Но Тим и понимал, чтобы исполнить свое желание, необходимо вторично ему вступить в Коридор. Одолеть его в первый раз представлялось ему теперь сущим пустяком. Вот войти в серебряную каплю дважды – это требовало подлинного мужества. Тим был совсем не против его явить. Ему только бы выиграть чуточку времени! Час за часом просиживал и пролеживал Тим в своей комнате, ссылаясь на нездоровье. Более умственное, чем телесное. На самом‑то деле с головой уйдя в пособие по психокинетке и прочие книжки, которые удалось с осторожностью раздобыть. Лютновский и Вероника ничего подобного о нем не знали, само собой, сочувствовали от чистого сердца – думали, у Тима это с перепугу. С перепугу‑то с перепугу, да не с того! Бедный «польский панич» изощрялся, как мог, в кулинарных искусствах, чтобы порадовать хворающего друга, к вящей радости жителей «Альгамбры», уже и позабывших, что такое эпикурея, – шла «опытная серия», и всем на станции стало не до путешествий. Тима и того проняло: насущную желеобразную пищу он еле‑еле запихивал в себя, втайне приветствуя ее полную безрадостность, потому что не способен был сейчас переживать прелести жизни. Но Виндекс одолел‑таки. Состряпал из скудных подручных средств новую сому «манговый взрыв», аж ум за разум, заковыристая штука, если по‑здешнему выражаться – подлинно вкусовое наслаждение. Вот ведь! Все никак Тиму не отучиться от прежних привычек и словечек, думают про него – подражание старине, а на деле так и несет поселком «Яблочный чиж». Да только они‑то там не были, откуда и понимать!

С психокинетикой дело пошло у него веселее. Оказалось, прелесть что за придумка! Наука‑то, конечно, сложная – это нежно еще сказано. Но усвоив азы, в основном‑то на собственной шкуре в Режимном Коридоре, дальше Тим справлялся себе на загляденье. С помощью психокинетики разве ж только путешествовать можно? Это и вовсе самое детское занятие – чуток практики, и в путь. А что прочие науки при нужном настрое не в пример быстрее в постижение даются? Час‑другой, и вся таблица логарифмов навечно в его голове, Тим уж и до систем нелинейных уравнений добрался: плевать, будто разумение то начальное, попробуй с ходу одолей? А что сила рук и ног может сделаться ну прям как у «железного дровосека»? То‑то и не совладать ему было с низеньким человечком, отцом мальчика Нила – поди, совладай теперь с самим Тимом, если ты, конечно, так себе – поселковый парень, а не взаправдашний радетель. Ну уж о продлении земных лет и зим говорить не приходится. Уроки эти наитруднейшие, Тим еще и не приступал к опробованию в деле, но тут «усердие и труд все перетрут», как вычитал он в новой поговорке. Через год‑другой и он выйдет не хуже остальных. Если его прежде не найдут.

Чем может обернуться для Тима обнаружение его нынешнего, такого, каким стал он теперь, и каково выйдет ему наказание, наперед нипочем нельзя было предсказать. Фавн наставлял его: пока не сделаешься как прочие радетели, носа не высовывай, знай, морочь им головы. Так вот, вроде бы и сделался он похож, и вроде бы даже очень, и знал это о себе. Но все же не до конца. Не хватало чего‑то. Немного, но чего именно, Тим пока не в состоянии был угадать. Сперва думал: оттого, что остался он в здешнем мире один, без Бога. Однако это было его личное дело, и к другим‑прочим человеческим существам отношения иметь не могло. Рано или поздно он спросит, уж кого придется, хоть первого встречного – какова твоя вера? Но чтобы понять ответ, надобно ему еще маленько подучиться – о Боге без этого никак не поймешь, он был в том уверен.

Затем словно бы перегорел, успокоился до времени – как если бы брел он темной ночью узкой тропинкой в тишине, не беспокоясь о ее конце, ибо куда‑нибудь, да выйдет, невозможно такое, чтобы тропинка не кончалась. И это хорошо. Потому что ожидание было терпимым до поры и давало некоторое право на надежду, что дорога завершится в его пользу благополучно.

На самой «Альгамбре» тоже оказалось ему интересно. Когда выползал он из своей норы на белый лунный свет, «пантологи» встречали его с видимым удовольствием. Уж Лютновский растрепал кому ни попадя, мол, Тим настоящий большой поэт. А какой он большой, если и второй зрелости еще не достиг? И уж тем более про настоящего помолчал бы – всего‑то десятка два стихов напел он в «Оксюмороне», сам толком не проникнув, отчего это у него вышло. Вероника вместо него те стихи уже читала желающим, и как запомнила? Приятно, конечно, и спасибо. Но не чересчур ли? Стихи, на придирчивый взгляд Тима, были плохонькие. Уж он про то понимал лучше всех. Сперва, едва только родятся в нем слова, кажется – прекрасней их и нету, но пройдет время, и видишь вдруг – ерунда это и первый масленичный блин, который комом. Когда‑нибудь, очень может скоро, создаст Тим такое творение, коим останется доволен. Идеальное, да. Как сказал однажды Сомов. О том, что это абсолютно невозможно для человека и ни в каком будущем, Тим, по счастью, пока не подозревал и оттого всерьез собирался записать для памяти совершенное произведение. Он был уверен, что рано или поздно запишет. Как и многие поэты были уверены задолго до него. Среди них немало великих.

Здешняя станция, «Альгамбра», одна из десятка лунных опытных лабораторий, считалась приютом «пантологов». Тим прознал тишком: как раз тех самых людей, которые и выстраивают Режимные Коридоры, а еще изучают их возможности и ставят эксперименты (ух, наконец‑то выговорить смог) во время переходов. Смертельно опасные эксперименты. Навроде того, который случайно выпал Тиму, только куда замысловатей и страшней. Но каждый сознательный человек волен распоряжаться своей жизнью как ему будет угодно – это у радетелей неоспоримое правило. Нудить и просить можно, сколько влезет: не делай того, не затевай этого, но запретить – шалишь. Ни у кого нет подобной власти, если ты, конечно, уже взрослый человек. Однако и сами радетели, заметил он, раз сто по сто подумают, прежде чем сделают. Целую реку воды в разговорах выльют, пока на что‑то решатся. Хуже всего для них – другому радетелю навредить, а еще хуже – ребенку. В общем, сильно смахивает на заветы в его родном поселке. Хотя какие для радетелей наказания полагаются, Тим еще не открыл.

Два родных брата из полосы Срединная Аравия, Мухаммед‑Джан и Али‑Бекр‑Джан (одинаковые совсем, близнецы – Тим про такое и не слыхал), которые изумили его в первый день белыми своими балахонами, делавшими их похожими на парные Колокольни Времени, теперь прицепились к Тиму прямо намертво. Когда незаняты были в своих лабораториях, ясное дело. У них Тим и выспросил про Коридор. Уж он навострился этак‑то невзначай задавать вопросики, чтобы без недоверий. Правда, в голове осталось мало чего: но Коридор – штука умодробительная, так что для новичка простительна толика тупости. Главное, все же узнал он про Коридор. Это такая хитрая вещь, которая для перемещения в «энергетическом кольце» использует ни больше ни меньше, как человеческую смерть. Тим по‑первой решил, что ослышался. Но после припомнил себя в пустоте, и пришлось принять как «очевидный факт». Али‑Бекр‑Джан ему для наглядности чуть ли не на пальцах показал. К примеру, захоти он, Тим, передвигаться по замкнутому кругу с бесконечной быстротой ну или с беспредельно возрастающей. В котором месте, по‑ученому – точке, находился бы он в заданный момент времени, допустим, в час дня? Тим подумал немного и сказал: мол, ни в какой. А вот и нет. Неправильно. Сразу во всех точках по всему кольцу, вон оно как! Словно бы двигается он, но и стоит на месте. Верно – так с ним и было, Тим спорить не стал, потому не о чем. Само кольцо, по которому летит и не летит Тим, – это протопространство, то есть беспорядочная куча не пойми чего, из которой и возникают привычные длины и широты, ну и мерное время, конечно. Управляться в нем можно единственно свободным разумом. Не тем, который от головы, но от самой сущности человеческой, что до конца никогда не умирает. Здесь Тим кромешно запутался, однако сделал вид, будто все понимает. От греха. Разберется в свой срок и с разумом, и с Коридором, уж это без сомнений, а пока поверил братьям на слово.