привел в 1866 г. к нехватке продуктов, горожане в Эдо взбунтовались, в третий раз за историю города. Они обвиняли власти в том, что те не предприняли необходимых мер и позволили торговцам рисом прятать зерно. «Среди правительственных чиновников много плохих людей, — так начинался текст одной из прокламаций, — уполномоченный по финансам Огури и его товарищи считают такие цены на рис вполне приемлемыми. Поскольку у нас нет иного способа спасти наши жизни, мы должны напасть на канцелярию Огури. Затем мы перебьем его приспешников и спасем народ от бедствия»{94}. Так получилось, что Огури вышел сухим из воды, однако полученный урок он усвоил. «Невозможно сказать, когда нижние сословия восстанут, — писал один чиновник высшего ранга, — но их недовольство растет изо дня в день. И это вызывает настоящий страх».

Волнения в сельской местности усиливали социальный хаос. В 1866 г. их произошло столько, сколько не происходило ни за один другой год периода сёгуната Токугава. Летом 1866 г. десятки тысяч бедных крестьян, арендаторов и сельскохозяйственных поденщиков взбунтовались на равнине Мусаси, лежащей к северо-востоку от Эдо, в местности Синдацу, расположенной в провинции Муцу, и в более чем сотне других сельских районов. Повод для обид у всех был один и тот же. «Вглядываясь внимательно в причины этих волнений, — писал один наблюдатель в Синдацу, — мы можем разглядеть среди них новые налоги на шелк-сырец и яйца шелкопряда, рост ставок по кредитам до 30 % и невероятное повышение цен, особенно на рис и другие злаки»{95}. Разъяренные крестьяне шли к налоговым конторам и домам богатых землевладельцев и ростовщиков, которые эксплуатировали деревенскую бедноту. Они требовали снижения цен на рис, уменьшения налогов и возвращения отданных в залог вещей и земель. Получив отказ, восставшие сжигали налоговые записи, подвергали разграблению склады и частные дома, уносили сумки с рисом и бочонки с мисо, уничтожали мебель и топтали одежды. Они даже раскапывали семейные кладбища тех, кого ненавидели более всего. Ожесточенные трудностями настоящего, многие участники выступлений середины шестидесятых считали, что их действия являются шагом на пути к лучшему будущему. По всей Японии бунтовщики говорили о ёнаоси («обновлении мира»). Для большинства крестьян этот термин означал неудовлетворенность правящей элитой и обращение к сельской общине, свободной от несправедливости, в которой крестьянские семьи упорно работают, помогают друг другу и собирают обильные урожаи.

Летом 1866 г., на фоне растущего народного недовольства напряженность между правительством Эдо и могущественными доменами западной Японии достигла своего пика. Это случилось, когда Иэмочи приказал нескольким даймё выделить ему войска для второго похода против Чосю. В глазах его критиков попытка сёгуната покарать такой уважаемый домен, как Чосю, была опрометчивым предприятием. На протяжении более десяти лет, рассуждали они, правительство в Эдо не смогло найти адекватного ответа на «беды внутри и снаружи». Он провалил внешнюю политику, утратил доверие внутри страны, а теперь больше озабочен своими «эгоистичными» интересами, чем решением проблем национального масштаба. Как писал Симадзу Хисамицу в своем меморандуме, адресованном двору, внешняя политика сёгуната «повсюду вызывает критику и отвращение»{96}. Вдобавок к этому «торговцы и люди низкого сословия попирают закон», бунтуя даже в тех городах, которые управляются непосредственно сёгунатом. Такие масштабные народные волнения, продолжал Симадзу, угрожают расколом страны и демонстрируют неспособность Эдо удовлетворительно осуществлять руководство. И на фоне этих бед нанесение удара по Чосю, утверждал он, подвергает Японию риску «быть разбитой на части растущей волной споров» и создает условия, при которых чужеземные силы могут попытаться расширить свои империалистические привилегии.

Иэмочи разместил штаб-квартиру кампании в осакском замке. Однако все пошло не так, как он задумывал. Сацума отказался выделить войска для карательной экспедиции, выполнив, таким образом, условия тайного договора, заключенного с Чосю в Первом месяце 1866 г. Этот договор предусматривал взаимную поддержку в случае нападения сёгуната на один из этих доменов. Ряд других даймё также проигнорировали требования Измочи, а волнения в Эдо и Осаке заставили его оставить в этих городах самые боеспособные подразделения в качестве гарнизонов. Трудности, с которыми столкнулся Измочи, собирая войска, предопределили будущее Сайго Такамори, принимавшего активное участие в заключении союза между Сацума и Чосю. Присутствие сёгуна в качестве главы карательной экспедиции, писал воин из Сацума, «означает лишь то, что он желает лично участвовать в наказании. Эта кампания не пойдет сёгунату впрок»{97}. Сайго был прав. Войска Чосю, защищавшие свой родной домен, с легкостью опрокинули подразделения сёгуната, которым не хватало ни мотивации, ни хорошего командования. После неожиданной смерти Измочи, наступившей в Седьмом месяце 1866 г., карательные войска вернулись в Эдо.

Осенью 1867 г., к ужасу оппозиционных доменов, новый сёгун провозгласил очередную программу самоусиления. Она подразумевала реконструкцию административной системы, повышение налогов и использование французских ссуд и военных советников для обновления военной мощи Токугава. На юго-западе начали созревать планы свержения режима, который, как казалось, вышел из-под контроля и намеревается уничтожить противостоящих ему даймё. Центральной фигурой в Чосю был Кидо Такаёси. Ему удалось спастись во время битвы у ворот Хамагури, спрятавшись у своей подруги-гейши. Действия нового сёгуна вызвали у него впечатление «как будто на земле вновь появился Иэясу». Он писал, что Япония «окажется в рабстве у сёгуната и Франции, если только власть в скорейшем времени не перейдет к императорскому двору»{98}. В Киото придворные, настроенные против сёгуната, такие как Ивакура Томоми, открыто готовили мятеж. «На небесах, — писал Ивакура летом 1867 г., — не может быть двух солнц. На земле не может быть двух монархов. Ни одна страна не может выжить, если правительственные указы не исходят из одного источника. Поэтому я желаю, чтобы мы, действуя решительно, уничтожили сёгунат».

Подобные чувства разделяли и многие простые японцы. В начале осени 1867 г. жители окрестностей Нагои стали утверждать, что с неба упали амулеты с названием святилища Исэ, что было расценено как хорошее предзнаменование. В течение последующих нескольких недель дождь из подобных талисманов пролился на головы жителей деревень, расположенных вдоль тихоокеанского побережья от Хиросимы до Эдо. Сотни тысяч людей высыпали на улицы, радостно празднуя это событие. Мужчины и женщины наряжались в диковинные костюмы, обменивались одеждой между собой, забывали о своих печалях, ели и пили без меры, танцевали на улицах, занимались любовью на аллеях, вламывались в рестораны и принуждали посетителей присоединяться к их веселью. Воздух был наполнен шумом и грохотом, производимыми барабанами и гонгами, колокольчиками и свистками. И повсюду осенью 1867 г. веселящийся народ распевал песню, состоявшую из одной, повторявшейся бесконечное количество раз, вызывающей фразы: «Ээ дза най каа, ээ дза най ка» («Почему нет?