– Выбор всегда есть, – улыбнулась Ваби, чётче прорезалась сеточка морщин на щеках. – Доверься своему сердцу, оно приведёт тебя туда, где ты мечтаешь, но даже не надеешься оказаться.

– Но я не понимаю его, Ваби, оно разрывается. Что? Что мне выбрать? Я запуталась…

– Видишь эти две луны, – сказала старая колдунья, подняв глаза на тёмное небо. – Одна, как отражение другой. Они будто две стороны твоей души. Не следуй за отражением, выбери верный путь… Ты привела одну из лун с собой из прежнего мира, она неотступной тенью крадётся за тобой. Так же, как призрак мести. Отпусти её. Существует бесконечное множество вселенных, и каждый наш выбор создаёт другую жизнь, иную, неповторимую реальность.

– Ваби, но как понять?.. Ваби, нет, постой, не уходи, мне нужен твой совет… Ваби… – звала Аламеда, но старуха постепенно растворилась в темноте неба, на котором остались лишь две яркие луны. Одна чуть бледнее другой.

Буря унималась. Великана больше не мотало на беспощадных волнах, а гром не сотрясал небо. Вскоре утих и дождь.

– Как ты? – спросила Нита, напоив проснувшуюся Аламеду обезболивающим отваром.

– Отнесите меня на верхний ярус. Я хочу видеть небо, – одними губами прошептала та, тронув Ниту за руку.

– Хорошо, сейчас, – засуетилась она.

Плотные сизые тучи ещё нависали над Большой Водой. У горизонта небосвод давил на воду, готовый вот-вот схлопнуться с ней, но кое-где облака чуть редели, пуская в эти прорехи кусочки чистого неба. Аламеда с удивлением обнаружила, что был день: боль и сон притупили счёт времени. Она полусидела на тростниковом настиле, оперевшись спиной о борт судна, и думала о словах Ваби, обо всём, что случилось с того дня, как погиб Роутэг. Аламеда размышляла над каждым своим шагом, над тем, куда завели её выбранные дороги на встреченных когда-то распутьях.

«Существует бесконечное множество вселенных, и каждый наш выбор создаёт другую жизнь, иную, неповторимую реальность», – вспомнила она завет старой колдуньи.

Аламеда произнесла его мысленно несколько раз. Ваби… Она всегда и во всём была права, но никогда не давала готовых решений, предоставляя своей ученице самостоятельно постигать их, порой через сомнения и муки выбора. Но самый тяжёлый выбор стоял перед ней теперь. Аламеда посмотрела на соплеменников, в нерешительности столпившихся в стороне и бросавших на неё виноватые и сочувственные взоры. Поглядела на Муну и в её заплаканном лице вдруг увидела саму себя в тот миг, когда впервые оказалась в Лакосе и осознала, что потеряла всё. Аламеда думала об Арэнке и о той любви, которой не могла ему дать. Она спрашивала себя, почему привязались к ней Лони и Нита? Обрадуются ли они, узнав, что девушка из сказки была она сама, и что в итоге у колдуньи получилось отомстить врагу Буктане, при этом растоптав чужую любовь? Аламеда вспоминала Доктора, чувства которого позволили ему без всяких заклинаний пересечь слои Мироздания, чтобы спасти Лиз. А ещё она спрашивала себя, что будет после того, как свершится месть? Станет ли ей от этого хоть сколько-нибудь легче? Срастётся ли с душой отколовшийся осколок, или будет лишь больно резать при мысли о том, чего стоило заполучить его обратно? Сможет ли Аламеда всю оставшуюся жизнь, находясь в теле Лиз, смотреть на своё отражение, и не видеть даже собственных глаз? Приблизится ли она хоть на шаг к потерянной мечте, к Роутэгу, ведь всё это было ради него? А он сам, что бы хотел? Воскреснуть, получить отмщение?.. Что? Или просто… просто снова быть с ней?.. Но разве это возможно?

«Существует бесконечное множество вселенных, и каждый наш выбор создаёт другую жизнь, иную, неповторимую реальность», – опять прозвучали в голове слова Ваби.

Вдруг Аламеда взялась за шнурок на шее и с силой сорвала его. Он упал рядом. Тогда она вытащила из ножен Травник и ударила им по плоскому когтю – от острия пробежала трещина и разделила амулет надвое.

– Что с тобой, Аламеда? – подскочил Лони, смотря на неё с красными, воспалёнными от слёз глазами. – Тебе нужно что-нибудь?

– Лони, выброси это за борт, – попросила она.

– Конечно, – мальчишка подобрал две половинки амулета и кинул их в воду. – А хочешь, я могу насвистеть тебе какую-нибудь мелодию? – спросил он, шмыгнув носом. – Мне Арэнк показал, как он сам делал в детстве.

– Хорошо, – превозмогая боль, улыбнулась Аламеда.

Переливчатая трель огласила послегрозовое небо, поднялась до облаков, разнеслась по ветру, наполнила утешительной музыкой растерзанное сердце. Аламеде вдруг стало так легко, будто она с разбегу прыгнула в глубокую и тёплую реку. И внезапно, впервые за всё время путешествия по воде, сквозь сизую завесу просочились несмелые лучи закатного солнца, а где-то далеко на горизонте заблестела семью цветами радуга высотой от воды до небес. Странно, подумала Аламеда, столько времени прошло с тех пор, как она оказалась в Лакосе, а радугу видит впервые. Её соплеменники тоже смотрели на красочное явление, с трудом припоминая, что, кажется, наблюдали его когда-то давным-давно, в детстве, а незатейливая переливистая мелодия словно дополняла представление, ознаменовавшее конец бури.

Вдруг кто-то закричал: «Смотрите, какие большие птицы!» Аламеда подняла голову и тоже увидела их. Одна за другой, они возникали словно из облаков под радугой и стремительно летели навстречу Великану. «Неужели где-то рядом суша?» – подумала Аламеда и пригляделась. А птицы ли это? Под широкими чёрными крыльями она неожиданно рассмотрела две пары сильных лап, а голова напоминала морду дикой кошки… Аламеда перевела взгляд на нос корабля, где восседала резная фигура дорея. Да это же они!

– Арэнк, Арэнк! – закричала она.

Он тут же показался с нижнего яруса и подскочил к ней: «Что? Что случилось?» – но вдруг взглянул наверх и застыл в остолбенении. Огромный Дорей размером в три человеческих роста, кружил в небе над Великаном. Его бока блестели в тонких лучах солнца, словно чёрное золото, широкие крылья роняли тени на судно. Арэнк подбежал к носу лодки, и Дорей в стремительном спуске подхватил его.

Все, кто были на нижнем ярусе, поднялись наверх и зачарованно смотрели в небо, где их вожак летел на невиданном и прекрасном звере. Они вдвоём рассекали встречный ветер, чёрные волосы Арэнка вплетались в крылья животного и становились их продолжением. А облака летели следом, не в силах их поймать, и только лучи солнца дотягивались до них. Остальные дореи меж тем поворачивали назад и исчезали под семицветной аркой.

Вернувшись, Арэнк соскочил в лодку и побежал к рулевому веслу.

– Дореи услышали зов свистка и прилетели забрать нас! – он изменил курс, и Великан поплыл навстречу радуге. Навстречу Водным Вратам.

Судно вошло под своды небесной арки, и вдруг все увидели, что плывут уже не по Большой Воде, а по широченной реке, туманные берега которой едва угадываются вдали. Аламеда привстала, чтобы рассмотреть их получше, и вдруг заметила, что совсем не ощущает боли. Она глянула вниз, на ноги, и они опять чуть не подкосились: на смуглой оливковой коже не было и следа ожогов. Аламеда схватила свои волосы и перекинула их со спины на грудь: чёрные! Чёрные, как крылья ночи! Затем перевесилась через борт лодки, глядя на своё отражение в реке, и слёзы радости потекли по щекам, закапали в воду, пуская круги по изображению лица, которое она никогда больше не надеялась увидеть.