Дрянь было сочинение. Пускай оно сгинет навек в полицейскомчулане. Даже пытаться не буду ее вернуть, не просите. Бог и даже черт с нею, суголовной повестью, гори она огнем. Вот именно, буду считать, что она сгорела,улетела дымом в трубу. А чтобы Вы на меня не гневались и не расстраивались, яВас теперь же обрадую. Решил я написать роман с теми же героями, да не пустяк,а настоящую вещь, с характерами, с глубокими чувствами и, главное, с идеей.Давно уже подступался к роману этому то с одной стороны, то с другой, да всё нескладывалось. Стучался ко мне роман, стучался, а я по неспособности своей немог догадаться, как ему дверь открыть. И вдруг — получилось, открылась дверь, иголос зазвучал, так что только поспевай записывать. Я уж и начало набросал, а тутквартальный надзиратель. Если чего и жалко, то лишь этого зачина, написанногопрямо на последнем листе Вашей повестушки. Ну да ничего, я каждое словозапомнил и уже на чистую бумагу перенес.

С поденщиной покончено, благодарение Господу и квартальномунадзирателю. Ежели пожелаете, свой новый роман о тяжком преступлении и суровомнаказании передам Вам с зачетом присланных 175 талеров. А коли не захотите, яВам задаток тотчас верну. У меня скоро деньги будут, через три дни долженполучить от г. Краевского.[6]

Не сердитесь,

С повинною головою

Ф. Достоевский.

Этот последний документ Фандорин дочитывал, когда АркадийСергеевич уже вернулся в кабинет. Встал за креслом, подглядывал через плечо.

— Ознакомились? Итак, господин Стелловский, сам будучиизрядным жуликом, решил, что Федор Михайлович ему наврал: талеры проиграл нарулетке, а уголовную повесть писать и не подумал. Но Морозов, профессиональныйисследователь биографии Достоевского, отлично знал, что такое вранье не впривычках Федора Михайловича. Наткнувшись в архиве Стелловского на этупереписку, Морозов весь затрясся. У него появилась Великая Цель: найти изъятуюполицией повесть. Вдруг она лежит себе где-нибудь в запаснике, несмотря на всереволюции и блокады? Совершенно очевидно, что «уголовную повесть» никто необнаружил, иначе о ней бы знали. Где искать, Филипп Борисович, в общем, себепредставлял. Все бумаги полиции поступили на хранение в городской историческийархив Петрограда. Он благополучно существует до сих пор. Что же сделал нашМорозов? Уволился из своего НИИ и перевелся на работу в Питер. Зарплата, как выпонимаете, копеечная, плюс надо было комнатенку снимать, да на выходные вМоскву ездить. Распродал всё что можно, потратил все сбережения, с женой чутьне до развода дошло, но Филиппа Борисовича всё это остановить уже не могло —закусил удила.

В этом месте рассказа Николас кивнул — ему был очень хорошознаком азарт историка, учуявшего безошибочный аромат открытия. А тут открытиене рядовое — неизвестная повесть самого Достоевского!

Аркадий Сергеевич продолжил:

— Когда удавалось выкроить время, Морозов рылся внеразобранных фондах петроградского градоначальства, так называемой «россыпи»,которой никто никогда не занимался. Руки не доходили, да и мало там интересногодля исследователей, один канцелярский мусор. Датировку Филипп Борисович знал —октябрь 1865 года. Осенью 1915 года, за истечением установленного срокахранения, эту документацию должны были сжечь, но он надеялся на военнуюнеразбериху. Многих сотрудников архива наверняка мобилизовали воевать сгерманцами, вряд ли у начальства была возможность скрупулезно соблюдатьдолжностные инструкции. И что вы думаете?

Здесь, перед кульминацией рассказа, Сивуха в соответствии сзаконами драматургии сделал эффектную паузу — медленно, со вкусом раскурил свой«данхилл».

— Нашел! Драную картонную коробку с наклейкой«СПИСАННОЕ. Архивы быв. 3 кв. Казан, части. 1865 г.». Федор Михайловичтогда проживал в Столярном переулке, по третьему кварталу Казанской частигорода. Представляете? Пролежала коробочка сто сорок лет в целости исохранности. Не спалили ее в буржуйках, не отправили на свалку. С самого 1865года никто туда ни разу не заглядывал. И там, среди прочего, обнаружил Морозовканцелярскую папку с заголовком: «Бумаги, описанные и изъятые у отставногоподпоручика Ф.М. Достоевского».

Депутат негромко рассмеялся, покачивая головой.

— Можете себе представить, что было с докторомфилологии. Когда сбывается мечта всей жизни, у любого крыша поедет. ФилиппБорисович так мне и сказал. «Я, говорит, как открыл папку, как увидел рукопись,будто в уме тронулся. Прямо там, в хранилище, чихая от пыли. Даже в обморокупал. Очнулся только за проходной, когда уже милицейский пост миновал. Иду,дрожу весь, а под пиджаком рукопись спрятана». Прочие бумаги он, правда, невзял. Посовестился. Пусть остаются будущим исследователям. Даже нарочно папкуна видное место положил.

— Значит, рукопись украдена из госхранилища, —констатировал Фандорин. — И вы хотите, чтобы я стал соучастником кражи…

Сивуха так и зашелся от хохота — не дал договорить.

— Ой, насмешили! Да у нас в государстве всё краденое.Нефть, газ, никель, заводы, комбинаты. Кто был к чему-нибудь хлебномуприставлен, тот и стал приватизатором. С какой стати главными богатствамистраны владеют бывшие партработники, комсомольцы, гебешники и просто ловчилы?Ни с какой. Просто решили, что отныне будет так, и дело с концом. Между прочим,правильно решили. Лучше самозваный хозяин, чем вовсе никакого. Вот и Морозовприватизировал то, к чему был приставлен.

— Но это противозаконно!

— А законно было отбирать имущество у дворян икапиталистов в семнадцатом году? Но дворян с капиталистами тоже жалеть нечего.Тем, что у них отобрали, они тоже не по справедливости владели. Справедливости,дорогой Николай Александрович, на свете не существует. Разве что на небесах, уАнгелов божьих. Это во-первых. А во-вторых, откуда нам с вами знать, правду лирассказал Филипп Борисович. У него и до черепно-мозговой с психикой не всёо’кей было. Штампов-то архивных на рукописи нет. Может, Морозов ее в дедушкиномсундуке нашел. Тогда, по закону, это его собственность. Я могу вам ручаться заодно: мне рукопись досталась честно и юридически чисто. Договор вы видели.Аванс я заплатил: П.П.П. плюс тридцать процентов. Половину денежного авансаналичными, половину старым «мерседесом», согласно просьбе продавца. Не пустяк.

— А на международном аукционе рукопись потянет миллионадва, а то и три. Я узнавал.