Я никогда не забуду день, когда это случилось.

Первая годовщина смерти Мисси.

К тому времени я так научился красться в темноте сквозь кусты, что оставался почти невидимым. Знал каждый поворот и изгиб, и время, уходившее на то, чтобы добраться до их дома, сократилось вдвое. Я становился профессиональным вуайеристом, тем более что не только глазел в их окна, но и приносил с собой бинокль. Дело в том, что иногда во дворах или на дороге были люди и я не мог подобраться поближе к их окнам. Иногда Майлз задергивал шторы на окнах гостиной, но поскольку зуд не утихомиришь очередным неудачным посещением, приходилось что-то предпринимать. Проблема решилась с помощью бинокля. Чуть сбоку от дома, ближе к реке, рос древний гигантский дуб. Толстые ветви раскинулись почти параллельно земле и нависали очень низко. Именно там я иногда разбивал лагерь. И обнаружил, что, если залезть достаточно высоко, можно беспрепятственно заглянуть в окна кухни. Я сидел на ветке часами, пока Джона не ложился спать, а потом следил за сидевшим на кухне Майлзом.

За этот год он, подобно мне, сильно изменился.

Хотя он по-прежнему изучал дело о гибели жены, все же теперь не так регулярно, как раньше. По мере того как шло время, его стремление найти меня постепенно притуплялось. Не потому, что ему стало безразлично. В силу обстоятельств.

К тому времени я узнал, что расследование зашло в тупик. Майлз, как подозреваю, тоже это понял. В годовщину гибели Мисси, отправив Джону в постель, он снова сел за документы. Но не размышлял над каждым, как прежде. Небрежно пролистывал, на этот раз без ручки и карандаша, и совсем не делал пометок, словно переворачивал страницы фотоальбома, воскрешая воспоминания.

Наконец он отодвинул папку и скрылся в гостиной.

Сообразив, что он не вернется, я слез с дерева и подобрался к крыльцу.

И хотя шторы были задернуты, окошко оставалось открытым, чтобы впустить вечерний ветерок. Со своего наблюдательного пункта я мог разглядеть только части комнаты. И увидел сидевшего на диване Майлза. Рядом стояла картонная коробка. Судя по тому, что его глаза были устремлены в угол, он смотрел телевизор.

Прижавшись ухом к оконной щели, я прислушался. Но в комнате царила тишина. Наконец раздались какие-то непонятные звуки, искаженные голоса. Когда я снова взглянул на Майлза, пытаясь определить, что именно он смотрит, достаточно было увидеть его лицо, чтобы все понять. По изгибу губ. По выражению глаз. По тому, как он сидел.

Он смотрел домашнее видео.

И тут я узнал голос! Закрыл глаза и узнал, кто говорит на записи. Сначала Майлз: голос то повышался, то стихал. Потом пронзительный визг ребенка. И на заднем фоне – еще один голос: слабый, но отчетливый. Ее голос.

Мисси.

Это оказалось пугающим и чуждым, и в первое мгновение у меня перехватило дыхание. В течение года слежки за Майлзом и Джоной я постепенно стал привыкать к мысли, что успел их узнать, но услышанные голоса все изменили. Я не знал Майлза. Не знал Джону. Одно дело – наблюдение и изучение, и совсем другое – знание, которого, как оказалось, у меня не было. И никогда не будет.

Я завороженно слушал.

Ее голос постепенно затихал.

Еще через мгновение до меня донесся ее смех.

Смех, от которого сердце подскочило, а взгляд немедленно притянуло к Майлзу. Мне нужно было видеть его реакцию, хотя я заранее понимал, какова она будет. Майлз уставится на экран, погруженный в воспоминания, а глаза заблестят от злых слез.

Но я ошибался.

Он не плакал, а с нежной улыбкой смотрел в телевизор.

В этот момент я неожиданно понял, что пора остановиться.

После того посещения я честно верил, что никогда не вернусь шпионить за Райанами. Весь следующий год я пытался начать новую жизнь, и, чисто внешне, преуспел в этом. Окружающие считали, что я лучше выгляжу, и я действительно больше походил на себя прежнего.

Какой-то частью сознания я верил, что так оно и есть. Потребность следить за домом исчезла. И я подумал, что кошмары остались позади. Нет, не кошмар того, что я сделал, не тот факт, что я убил Мисси, но одержимость собственной виной, с которой я жил весь этот год.

Тогда я не сознавал, что именно сознание вины и угрызения совести так меня и не покинули. Просто затихли. Задремали. Залегли в глубине души, как медведь на зиму. И питались собственной нервной тканью в ожидании, когда настанет подходящее время, чтобы поднять голову.

Воскресным утром, в начале девятого, кто-то постучал в дверь. Поколебавшись, Сара встала с постели и пошла открывать, надеясь и одновременно не желая, чтобы это оказался Майлз.

Даже потянувшись к дверной ручке, она еще не знала, что скажет. Очень многое зависело от Майлза. Что, если он узнал о ее звонке Чарли? А если так, рассердился ли он? Обиделся? Поймет ли, что она сделала это, сознавая, что иного выхода просто нет?

Однако, открыв дверь, она облегченно улыбнулась.

– Привет, Брайан! Что ты здесь делаешь?

– Мне нужно поговорить.

– Конечно… заходи.

Он вошел в комнату и сел на диван. Сара устроилась рядом.

– Так что случилось?

– Ты все-таки позвонила боссу Майлза, верно?

Сара провела рукой по волосам:

– Да, как ты сказал, другого выхода не было.

– И ты боялась, что он отомстит тому парню, – кивнул Брайан.

– Не знаю, что он сделает, но достаточно напугана, чтобы пойти на все, лишь бы это предотвратить.

Брайан слегка кивнул:

– Он знает, что ты звонила?

– Майлз? Понятия не имею. Несколько раз я пыталась ему звонить, но его не было дома. Там постоянно включен автоответчик.

Брайан потер переносицу.

– Я должен кое-что знать, – неожиданно сказал он. В тишине комнаты его голос показался странно громким.

– Что именно? – недоуменно спросила Сара.

– Мне нужно знать, действительно ли ты считаешь, будто Майлз способен зайти слишком далеко.

Сара подалась вперед, пытаясь встретиться с ним взглядом. Но Брайан отводил глаза.

– Я не ясновидящая. И мысли читать не умею. Но да, полагаю, я волнуюсь.

– Думаю, тебе стоит посоветовать Майлзу оставить его в покое.

– Кого именно?

– Того типа, которого он арестовал… пусть не докапывается до него.

Сара потрясенно уставилась на брата. Тот все же обернулся к ней и умоляюще пробормотал:

– Ты должна заставить его понять… Поговори с ним, ладно?

– Я же говорила, что пыталась.

– Значит, попытайся еще.

Сара села поудобнее и нахмурилась.