Но если некоторые дворянки отказывались от права управлять своими делами, то другие, наоборот, охотно брали руководство в собственные руки. Алексей Томилов дал жене доверенность на имение, уходя на войну в 1812 г., с правом продать любую часть его земли, если она сочтет нужным. Антонина Блудова доверила свои земли в Волынской и Смоленской губерниях другим женщинам. При этом даже те жены, которые давали доверенности мужьям, никоим образом не отказывались полностью от всякой ответственности и заботы о своих владениях. Так, Дмитрий Бутурлин управлял обширными поместьями своей жены Елизаветы, но она еженедельно получала подробные доклады от управляющего, Михаила Филепенко. Он во всех деталях знакомил Бутурлину с тем, как в имении обстоят дела с урожаем, советовался с ней по поводу найма врача, который постоянно заботился бы о здоровье ее крестьян.

В англо-американском мире замужние женщины были неправоспособны как владелицы земель, а многими другими видами имущества они владели на временной основе, что отбивало у них всякий интерес к делам имений. В Англии «из-за особенностей женского владения имуществом они избегали экономической деятельности. Вдова священника, жившая на ренту с фермы в Эссексе, которую уговаривали произвести там ремонт зданий, ответила, что поскольку она пользуется лишь пожизненным доходом, то нельзя требовать, чтобы она несла подобные траты». Тендерные традиции допускали для женщин американского Юга до Гражданской войны только хозяйственные занятия в барском доме, и ни одной южной леди нельзя было увидеть надзирающей за рабами во время полевых работ[163]. Жена плантатора могла присматривать за садом или за птичником, но, по словам одного современника, «леди не занимаются извлечением выгоды из земледелия в сельской местности».

Русские дамы, напротив, пользовались полными правами собственности у себя в имениях, что и поощряло их с живым интересом относиться к сельскохозяйственному производству на их землях. Одна дворянка, А. Бутковская, описывала, как после возвращения мужа с военной службы они решили пустить ее приданое на покупку имения. «Я с удовольствием мечтала о занятиях агрономией, которая, впрочем, была в то время далеко не то, что теперь», — писала она, объясняя, как отмена крепостного права заставила дворянство реорганизовать свои имения. «В то время все было основано на количестве рабочих рук, на величине запашки, и “Экономический магазин”, которого у меня теперь сохраняется в библиотеке до сорока томов, был кодексом, которым руководствовались хозяева, желавшие улучшения поместья… Я подписывалась и на “Земледельческую газету”». Бутковская вспоминала, как в 1824 г. приехала к себе в деревню молодой помещицей, полной различных планов строительства в усадьбе и усовершенствований в земледелии. Обнаружив, что у нее слишком мало крестьян, чтобы хорошо возделывать землю, она купила на вывод целую деревню — тридцать душ в Пензенской губернии и переселила их в свое новгородское имение. Она признавалась: «Теперь это распоряжение казалось бы варварством, но тогда и мысль не приходила жалеть людей, обязанных покинуть свою родину и избы». К тому же эти люди привыкли крестьянствовать в благодатном Черноземье и едва сводили концы с концами на скудных северных землях. Интерес Бутковской к хозяйственным делам в поместье разделяли другие помещицы, с которыми она встречалась. Ее ближайшей соседкой была пожилая дворянка, развлекавшая Бутковскую и ее мужа рассказами о жизни во времена Екатерины Великой и научившая их «мудрости местного сельского хозяйства».

Если увлеченность Бутковской делами имения отчасти объяснялась ее скромными средствами, то и гораздо более состоятельные помещицы заботились о продуктивности земледелия. Княгиня Варвара Голицына покинула свое любимое саратовское поместье после того, как унаследовала от дядюшки, князя Потемкина, имение на Украине. Это имение, принадлежавшее некогда польским помещикам, сдавалось в аренду разным держателям и годами приносило очень низкие доходы. Голицына считала, что ее личное присутствие необходимо, если она хочет повысить продуктивность своего нового поместья, и переселилась туда, пожертвовав счастьем ради финансовой выгоды.

Сами по себе эпизодические свидетельства мемуаров явно нельзя считать доказательством того, что русские дворянки регулярно брали на себя роль управляющих имениями, или того, что их к этому активно поощряли. Историк напрасно будет искать опубликованных руководств по управлению хозяйством, предназначенных для женщин, за примечательным исключением одного очерка феминистки Марии Вернадской, в котором помещен следующий совет: «Если девушка может надеяться иметь со временем в своих руках землю, отчего ей не заняться основательным изучением агрономии?»,[164] Однако свидетельства современников показывают, что границы допустимого поведения для благородных дам в сфере управления поместьями были весьма гибкими. Софья Скалой, описывая жизнь своей матери в конце XVIII в., поставила в один неразрывный ряд домашнее хозяйство и управление имением: «Мать не только… занималась нашим воспитанием, но и управляла всем домашним хозяйством, а впоследствии и всей деревней». Анастасия Мусина-Пушкина включала управление поместьем в число обязанностей, которые, как она считала, выпали на долю ее дочери, когда та вышла замуж и зажила своим домом. В своих частых письмах Мусина-Пушкина выговаривала дочери за то, что она не учит французский язык и равнодушна к делам имения. В ее письмах звучит убежденность в том, что обязанности помещицы не сводятся лишь к присмотру за дворовыми людьми. «Друг мой, между гостями занимайся хозяйством, — писала она в 1825 г. — Ездила ли в поле, видела ли ты свой хлеб?» Увещевания Мусиной-Пушкиной доказывают, что управление поместьями вовсе не считалось неженским делом, а, напротив, было естественным продолжением домоводства.