— Подожди, как же так? Но есть же у вас командировки в большой мир. Есть работа. Неужели от этого не становится легче?

— От этого становится только тяжелее. Это двойной стресс. Сперва ты вылезаешь из своей тюрьмы и обнаруживаешь, что страны, в которой ты когда-то жил, больше не существует. На ее месте — другая страна и другой народ, чуждый и непонятный. А через месяц ты возвращаешься назад, в свой комфортный, но опостылевший дом, и думаешь о том, что ты никогда не сможешь уйти. Ни в свою родную страну, которой больше нет, ни в другие страны, которые закрыты для нас навсегда. Если бы мы были тупыми исполнителями механической работы, было бы легче. Но какой смысл писать гениальные картины, если их увидит только твоя жена и пара друзей? Зачем разрабатывать уникальную аппаратуру, если она не пройдет тест, как потенциально агрессивная? На кой черт писать компьютерные программы, если компьютерную сеть запрещено создавать даже в пределах одного чумного карантина?

— Это вы создали современные российские технологии? — спросил Краев, прикрывшись для конспирации рукой. — Все то, что вызывает изумление на Западе?

— Тут нет секрета. Можешь не шептать, метаморф. Многие люди, которые сидят сейчас вокруг тебя и напиваются, как свиньи, участвовали в разработке всех этих технологических чудес. И сейчас участвуют. Выезжают регулярно в командировки. И в этом состоит проблема «правильных», иммунных. Они не глупы, конечно. У них очень высокий интеллектуальный коэффициент. Они великолепно просчитывают и выполняют любую работу, если им правильно задать параметры. Только они не способны генерировать новые идеи. Для этого нужны мы, чумники.

— Сволочи эти «правильные»! — произнес Краев. Громко сказал, не скрывая своих чувств. — Не понимаю, какого черта мы сидим в этих штрафных изоляторах. Плюнуть на все и жить там, где нам хочется. Что нам бараны могут сделать? Они же неагрессивные!

Сказал и обнаружил, что на него вытаращились со всех соседних столов. Да и своя компания изумленно притихла, снова превратилась из дружественных собеседников в настороженных вампиров. Да, ничего не скажешь — обладал Краев редкостным умением потерять контроль и испоганить все, что сам так долго налаживал.

— Так-так… — Могучие пальцы метиса стучали по столу. — Это уже вопрос интересный. Лисенок, может быть, ты все-таки объяснишься? Расскажешь, что за иностранного шпиона ты нам сюда привела?

— Я же сказала тебе, качок хренов!.. — Лиза медленно закипала, приподнялась уже, готовясь то ли плеснуть Чингису в физиономию пойлом, то ли просто вцепиться ему в щеки ногтями. — Ты что, не понял, что сказал Салем?…

— Спокойно, Лиза. — Краев положил ей руку на плечо. — Расскажи им. Они все равно узнают. Какой смысл скрывать?

Ладно. — Лиза раздраженно дернула плечом, скинула руку Краева. Сделала огромный глоток из стакана. — Он не иностранец. Он действительно из Инкубатора. Только он ничего не помнит. Салем просканировал его. Глубоко просканировал. У этого чертового параспоса стерли всю память за последние восемь лет. Всю! Он понятия не имеет, чем он занимался эти восемь лет и как его использовали. И еще он ничего не знает о чумниках, хотя и сам чумник. Он не знает, как выжить среди чумников. Я думаю, его специально сюда подсунули, чтобы животрупы у него сердце вырезали. Вы же знаете, как животрупы относятся к метаморфам. Только Салем перехватил его раньше. А теперь нужно, чтобы он выжил! Он нужен нам!

— Понятно… — Крюгер медленно превращался из настороженного упыря обратно в человека. — Тогда, пожалуй я расскажу тебе, метаморф. Расскажу, почему, даже если ты самовольно свалишь из врекара, ты не пробегаешь больше двух месяцев. Потому что через два месяца ты умрешь. Тебя убьет чума. Все неиммунные — носители вируса якутской лихорадки. И в том числе — ты, дорогой мой метаморф, потерявший память. Все мы сидим на игле. Вирус давят постоянными инъекциями. Но эта иммунная защита — временная. Ее хватает не больше чем на два месяца. И я так думаю, что эта доля выпала нам на всю жизнь — сидеть на игле. И детям нашим, которые здесь родились, — тоже. Потому что у чумников рождаются только чумники.

— А как же те, кто умирает здесь, во врекаре, от чумы? Я слышал, что таких немало. На них что, иммунозащита не подействовала?

— Это просто самоубийцы, — сказала одна из девушек. — Так было с моим отцом. Он съездил в очередную командировку и вернулся в невероятной депрессии. Я могу его понять. До чумы он был профессором психологии. Студенты его очень любили — просто на руках носили. А тут — зона, забвение… Мама погибла во время Большой смуты. Эти командировки доконали его. Вызвали — выжали — выкинули обратно в карантин. Он просто не пошел на очередную вакцинацию. Скрыл от меня это. Когда его увозили, он был красным и распухшим, из него текла вода… Но ему было уже все равно. Его ничто уже не держало на этом свете — даже я. Так же случилось и со всеми людьми, которые умерли здесь от чумы. Мы все знаем это.

И тут Краеву стало страшно. По-настоящему страшно. До сих пор он воспринимал все, что происходило с ним, как бы со стороны. Он отделил свое сознание от тела и с немалым удовольствием наблюдал за тем, что с этим телом происходило. Это было удобно — тело его получало пинки и удары, а Краев только анализировал информацию, которая была добыта с таким трудом…

И вдруг он осознал одну очень простую, но крайне неприятную истину. Он находился в самом центре чумной зоны — месте, где сам воздух был насыщен проклятым вирусом. И вирус уже проник в его организм — вне всякого сомнения. А значит, Краев уже не мог более оставаться нейтральным иностранцем, свободным от этой заразы. Он должен был определиться, кто он — баран или чумник. Третьего не было дано.

Прививку ему сделали. Краев помнил рассказ Салема о том, как быстро иммунные проявляют свою баранью неагрессивную сущность. Кажется, на третий или четвертый день. Кроме того, Краев валялся в лихорадке, как и Салем…

Итак, он — чумник. Может быть, ему повезло, что он попал в десять процентов из сотни и не стал «правильным». Может быть. Но это означает одно — он неиммунный, и через два месяца ему придется пойти и сделать укол. Сесть на иглу. И никогда больше не покидать чумную зону. Горькая правда изгоя.

А как же Давила? Он не баран, можно поклясться! Он самый настоящий чумник! Совершить агрессию для него — как высморкаться. Чего стоил только один этот предательский выстрел из инъектора в шею! Чумник — и на свободе! «Господин спецсоветник»… Знаем мы таких спецсоветников! И, следуя совершенно ясной логике, Давила не мог быть единственным свободным чумником. Если бы у власти в России были только «правильные», страну давно бы задавили более агрессивные соседи. Значит, умные ребятки, которые сидели сейчас с Краевым за одним столом, также не знали всей правды.

А Краев должен был узнать всю правду. Должен! Он обязан был испить чашу горечи до дна — выяснить, к чему привели его действия, когда восемь лет назад он собственными руками вылепил нового президента.

Теперь у него в распоряжении было всего два месяца. В лучшем случае.

Нельзя сказать, что Краев много съел. Он осилил едва треть чудовищного по размерам стейка — отпилил ножом по кусочку, прожевал и заставил себя проглотить. Мясо, кстати, было приготовлено превосходно — как следует отбито и прожарено в меру. Оно не потеряло самого сока и в то же время покрылось с одной стороны хрустящей корочкой. Но дело было не в мясе. Просто как-то не приходил аппетит к Краеву. Вот Лисенок — это да! Лисенок старательно оправдывал свое прозвище — хоть и сглаженное уменьшительно-ласкательным суффиксом, но все равно хищное. Лисенок слопал свою полукилограммовую лепешку мяса за десять минут, и теперь облизывался розовым острым язычком, и прикусывал нижнюю губу блестящими зубками, оглядывался, что здесь можно еще съесть.