— Умереть можно множеством разных способов, — ответила Мэри. — Иной раз слова могут причинить куда больше боли, чем любая пуля. Анджело хорошо понимал это.

— Так он поступил с вами?

— И с вами, — сказала она.

— В таком случае почему мы сидим здесь? — спросил я. — Почему нас все еще заботят его жизнь и смерть?

— Возможно, он не сумел истребить всю ту любовь, которую мы испытывали к нему, — сказала Мэри; на ее красивом лице вдруг появилась гримаса боли.

— Но почему? — Я сам удивился, услышав в своем голосе отзвук гнева. — Если он был настолько жесток, настолько безжалостен, почему же он не смог заставить нас возненавидеть себя настолько, чтобы мы могли желать ему смерти?

Мэри поднялась, аккуратно отставила стул рукой и медленно направилась к большой двери в углу палаты. Она шла, понурив голову, руки неподвижно висели вдоль туловища, и все же походка каким–то образом оставалась гордой и независимой.

— Может быть, все очень просто, — сказала она, не оборачиваясь ко мне. — Возможно, дело лишь в том, что он не хотел этого.

С этими словами она вышла в коридор. Тяжелая дверь медленно закрылась за ее спиной, и я вновь остался наедине с Анджело в тяжелом спокойствии, окружавшем смертное ложе.

Совершенно белый волкодав стиснул своими огромными челюстями мускулистую шею питбуля. Мужчины, столпившиеся вокруг большой ямы, восторженно вопили, и в большую коробку, рядом с которой стоял Джек Веллс, сыпалось все больше и больше долларов.

— Удвой–ка мою ставку, Большой Джек! — выкрикнул рослый бородатый мужчина в комбинезоне и охотничьей куртке. — А теперь внимательно смотри, как сдохнет твой любимый питбуль.

— С удовольствием возьму твои деньги! — крикнул в ответ Веллс. — Ну а если мой старый Гровер не одолеет этого альбиноса, значит, ему и жить незачем.

Небольшой сарай был переполнен людьми. Табачный дым был настолько густ, что, казалось, мог поднять крышу. Шестьдесят мужчин стояли тесным кругом вокруг ограждения из щербатых неструганых досок, глядя на то, как в специально вырытой для этого яме не на жизнь, а на смерть дрались собаки. На исход поединков заключались пари. Один раз в месяц, независимо ни от времени года, ни от любых событий своей жизни, Джек Веллс отправлялся на заброшенную с виду ферму неподалеку от Йонкерса, где устраивал несколько боев самых жестоких собак, каких только удавалось отыскать. Вдоль стен стояли бочонки с пивом и пустые глиняные кружки, а виски в запечатанных бутылках продавалось по сниженной цене, так как пари, которые здесь заключались самым примитивным способом — зрители выкрикивали свои ставки, — порой достигали пяти тысяч долларов за одну только схватку.

Поражение собаки в бою означало ее смерть. И сейчас Гровер, питбуль Джека Веллса, названный в честь его любимого американского президента, Гровера Кливленда, и два года не знавший поражений, похоже, должен был расстаться с жизнью, в которой он пока что знал — в самом буквальном смысле — лишь теплую кровь победы. В перерывах между боями собаку кормили самой высокосортной парной говядиной. Ежедневно его купали в ванне из смеси отбеливателя, дорогого мыла и сухого льда, чтобы сделать его кожу грубой и менее чувствительной к повреждениям. Также ежедневно ему подтачивали передние резцы. Гровер не знал, что такое чувство привязанности, смысл его существования составляло убийство других собак на дне глубокой ямы. В те дни, когда не нужно было сражаться, он сидел взаперти в большой клетке позади сарая, а приставленные к нему служители, чтобы он не терял злости, время от времени покалывали его длинными острыми штырями. Каждый вечер, перед ужином, на шею Гровера надевали длинный кожаный поводок и выпускали в огороженный загон, где он ловил и убивал кроликов, которых ежедневно приносили туда по десятку. Жестокое обращение с псом давало свой толк. Гровер был самой сильной из всех собак, выходивших на эту арену, и владельцы других бойцовых псов боялись рисковать стравливать с ним своих зверей. «Если бы парни из моей команды имели крутизны хотя бы в половину против этого пса, — хвастливо говорил Веллс, — я владел бы не жалким куском одного города, а половиной всей этой проклятой страны».

Веллс только поднес к концу сигары зажженную спичку, не отрывая взгляда от того, что происходило на дне ямы, как Гровер вырвался из хватки волкодава и сразу же сомкнул мощные челюсти на задней лапе белого. Даже сквозь крики возбужденных зрителей было слышно, как с треском сломалась кость. Веллс погасил спичку, помахав ею в воздухе, выпустил толстую струю белого дыма и довольно ухмыльнулся, вновь почувствовав себя победителем, не знающим конкуренции. Повернувшись направо, он увидел перекошенное лицо владельца волкодава.

— Позаботься о своей шавке, — громко крикнул он, — пристрели его, пока мой Гровер не разорвал его на части. Еще несколько минут, и тебе будет даже нечего продать изготовителям собачьих консервов.

Мужчина в костюме–тройке и котелке кинул на пол горсть денег, выругался и вышел из сарая. Толпа еще тесней сплотилась вокруг ограждения ямы и, теперь уже в полном молчании, упивалась зрелищем кровавой расправы, происходившей прямо у них под ногами. Волкодав уже неподвижно лежал на земле, его белый мех был пропитан кровью, а на груди был вырван большой кусок мяса, так что обнажились ребра. Гровер, из пасти которого хлестала пена, как у бешеного, отчаянно терзал давно уже не сопротивлявшегося врага, отрывая мышцы и перекусывая кости.

— Эй, Веллс, схватка закончена! — крикнул один из зрителей с противоположной стороны арены. — Отзови пса, дай несчастной скотине спокойно умереть.

— Схватка закончится, когда я скажу, что все, — огрызнулся Веллс; он казался разъяренным ничуть не меньше своей собаки. — А это будет только тогда, когда перед моей собакой будет лежать труп.

Анджело Вестьери ждал в задних рядах толпы. Прислонившись спиной к тюку свежего сена, он наблюдал за Веллсом, который вел себя как король. Его «двор» представлял собой странную смесь из фермеров, охотников и бандитов. Анджело провел здесь почти весь вечер, благополучно скрываясь за широкими спинами и поднятыми руками мужчин, стремившихся подойти поближе, чтобы насладиться зрелищем убийства и обязательно повысить свою ставку; его легкие горели от густого дыма, которым ему пришлось дышать. Он знал, что эта схватка должна быть последней на сегодня и что толпа вскоре рассеется и люди уйдут, унося оставшиеся деньги и уводя собак, которым посчастливилось не попасть в вожделенную для их хозяев яму. Он также хорошо запомнил то, что несколько лет назад сказала ему Ида Гусыня: Джек Веллс всегда уходит из сарая самым последним.

Уже близился рассвет. Джек Веллс стоял в яме с пропитанным старой и свежей кровью дном и подсчитывал свой выигрыш. Измученный и искусанный Гровер стоял рядом с ним и лакал холодную воду из большой миски, по бокам его пасти все еще свисали клочья плотной, как сало, пены. Веллс сложил банкноты в аккуратную стопку и кивнул последнему из посетителей — немолодому человеку, по виду работнику с фермы, с натугой вытаскивавшему в боковую дверь ротвейлера, обмотанного бинтами. Потом он наклонился, медленно провел рукой по спине Гровера, проверяя, насколько серьезны его раны.