И если в первый раз я дала ему пощечину, потому что была в шоке, то сейчас не стала сопротивляться. В конце концов, в глубине души мне было очень интересно, насколько может быть хорош или плох поцелуй с ним, и как Смоленский будет себя вести после.

* * *

Я жду какого-то подвоха от Смоленского, всего, что угодно: вульгарного шлепка по заднице, или того, что он решит — раз я отвечаю на поцелуй, то и на остальное я согласна, и примется меня раздевать. От этого внутренне я словно натянутая струна.

Но он не переходит черту, все его прикосновения остаются такими же, как и сам поцелуй. Аккуратными, балансирующими на грани приличия. Прикосновение к волосам, заправленная за ухо прядь, пальцы, которые проводят по позвоночнику невидимую полосу…

И моя ладонь, сжимающая его футболку, расслабляется и ложится на грудь, ловя каждый сильный удар сердца. Я чувствую под плотной тканью мышцы груди и едва сдерживаюсь, чтобы не нырнуть рукой ему под одежду, чтобы почувствовать гладкость и жар кожи.

Ну почему он такой? Почему такие невинные прикосновения, которыми мы обмениваемся, кажутся мне более волнующими и чувственными, чем все, что было в моих отношениях до этого?

Если бы он повел себя, как другие, было бы проще. Проще отстранить его, извиниться, сказать, что это все большая ошибка и нам точно не стоит сближаться. Но Смоленский только распаляет интерес. И ладно бы он был низменный, когда тебя привлекает только внешность человека — проще было бы сказать «в море еще много подобной рыбы…» и откинуть все мысли. Но нет. Тут все намного глубже… к сожалению.

В заднем кармане неожиданно вибрирует телефон, отчего я вздрагиваю. В тишине этот звук слишком раздражающий и громкий, чтобы забить на него и не обращать внимание. Поэтому я с некоторым сожалением прерываю поцелуй, чувствуя, как кружится после него голова и бросаю взгляд на Смоленского, пока копаюсь в заднем кармане непослушной рукой.

На языке остается его вкус, смешанный со вкусом хорошего кофе и я неосознанно облизываю губы. Взгляд Смоленского лишь на секунду опускается вниз, но потом он снова пристально смотрит мне в глаза, будто пытаясь считать мои эмоции.

Я,наконец, достаю телефон и смотрю на экран. Катя. Ну чего ей надо? Я сбрасываю вызов, но она снова звонит едва ли не через секунду. Мои пальцы не слушаются, когда я пытаюсь ткнуть в зеленую трубку.

— Да что случилось? — я не выдерживаю, приняв вызов и прошипев это в трубку. Катя тихонько откашливается.

— С тобой точно все окей? Ты просто так быстро завершила разговор, не став мне ничего говорить, что я распереживалась. Я тебе написала в мессенджере, но ты там не в сети с вечера. — объясняет сбивчиво и быстро она, а я зажмуриваюсь. Так, она моя хорошая знакомая. Переживает. Она большая молодец. Нельзя на нее злиться из-за того, что мне не удалось изучить рот и язык Смоленского получше.

— Нет, не переживай. — как можно мягче говорю я. — Я в гостях у… э… старой подруги. Ничего страшного не случилось, но и рассказывать особо было нечего, вот я и…

Я пожимаю плечом, не закончив. Катя тянет что-то неразборчивое, вроде «ладнозавтраперезвонюдавай» и отключается.

— Извини. — произношу я, избегая смотреть на Кирилла. Впервые чувствую себя, как подросток, который не знает, как дальше вести себя после простого поцелуя.

— В гостях у старой подруги? — переспрашивает он, и пока я чувствую, как мое лицо начинает пылать, тихо смеется. Ну почему я не могла прямо сказать — я занята, я у мужчины, или вообще дома?

— Я посчитала, что ей не к чему знать, где я на самом деле нахожусь.

— Раз уж ты у старой подруги, я как раз хотел тебе сказать, что ты можешь остаться здесь, чтобы не ехать куда-то ночью. Насчет поцелуя, который сейчас был…

— Он не значит то, что я останусь у тебя на ночь. — быстро говорю я, а Смоленский выдыхает с громким смешком.

— Вообще-то, значит.

Я вскидываю на него полный удивления взгляд. Чего-чего? Смоленский засовывает руки в карманы штанов, глядя на меня свысока, но без превосходства.

— Он значит то, что ты меня привлекаешь, Саша, а значит, я хочу о тебе заботиться. Так что я не могу тебе позволить сейчас куда-то ехать. Здесь много места, так что тебе необязательно спать в одной кровати со мной, как ты подумала. Именно это я хотел сказать.

Я с сомнением смотрю в темное окно, стараясь не трогать губы, которые все еще покалывает, и которые помнят эти прикосновения. Я ехала сюда в таком разбитом состоянии, что забыла заправиться, и когда уже останавливалась возле дома Смоленского, то поняла, что мне придется клянчить у него бензин, если хочу попасть обратно к себе домой.

Что ж… Я киваю. Нет никаких причин отказываться. Смоленский не станет… нет, он не из таких людей, чтобы пользоваться тем, что девушка осталась у него на ночь. Даже с учетом того, что сейчас произошло.

— Пойдем. — слышу я его голос. — я покажу тебе, где ты можешь поспать. Если захочешь кофе или перекусить — не смущайся. Все в твоем распоряжении. — он внезапно зевает, взъерошив темные волосы, в которые я так хотела запустить пальцы, чтобы потрогать, но так и не решилась. — если тебе станет скучно — я тоже в твоем распоряжении. Боюсь, уснуть после твоих новостей будет не сильно просто.

«А мне — после тебя» — мелькает у меня мысль. Господи, я не смогу заснуть, потому что меня сожрет совесть. Она уже острыми коготками царапает где-то внутри, а перед глазами стоит презрительный взгляд моей сестры.

К моему глубокому стыду я отрубаюсь почти мгновенно, стоит мне тихонько принять душ в отдельной комнате, смыть мерзкие запахи кальяна, который курил Андропов, и упасть на просторную кровать.

Перед тем, как мои горящие от усталости веки опускаются, я осторожно прикасаюсь языком к губам, пытаясь вспомнить все ощущения от поцелуя. Стыд засыпает вместе со мной, поэтому хотя бы в эту минуту я чувствую тепло в душе от воспоминаний.

Хотя, сны, которые я вижу в эту ночь, сложно назвать спокойными. Видимо, накопившийся стресс находит выход именно там: мне снится еще живая мама, сестра и наше совместное прошлое. Во сне я снова вижу нас возле палаток с фаст-фудом, и запахи, которые приносит ветер, кажутся такими реальными…

…Что я просыпаюсь с тяжелым сердцем, когда за окном уже брезжит рассвет. Какое-то время я лежу, подложив руки под голову, пытаясь пережить чувство, словно на грудь мне положили камень в несколько тонн. Только потом я нахожу в себе силы встать.

Расчесавшись, я одеваюсь и, зевая, спускаюсь вниз. В доме Смоленского стоит тишина, и до тех пор, пока я не захожу на кухню и со всего размаха не влетаю в Кирилла, я думаю, что он мирно спит.

Кофе в его кружке буквально фонтаном подпрыгивает вверх. Я едва успеваю отпрянуть, чтобы оно не оказалось у меня на лице.

— Твою налево, — с чувством произносит Смоленский, когда я взвизгиваю. Горячая жидкость впитывается в одежду, причиняя боль: хорошо, что большая часть приземлилась на бюстгалтер с пуш-апом. Примерно туда же, куда я вчера пролила сок.