Луна опускалась все ниже и ниже к горизонту. Это было предупреждение о том, что пора идти. Спустившись с вершины холма, я быстро пошел обратно в форт.

Глава XLVII

Пленник

Несмотря на поздний час, я решил навестить пленника. Я должен был спешить, так как мне самому угрожало лишение свободы. Две дуэли в один день, два раненых противника — и оба друзья генерала. А ведь сам я не имел никаких друзей: вряд ли я мог избежать наказания. Я ожидал ареста… может быть, даже военного суда, а в перспективе мне могло угрожать увольнение из армии.

Несмотря на свой оптимизм, я все же задумался о том, чем все это кончится. Я не очень беспокоился об увольнении — я мог прожить и без офицерского чина. Но любой человек, будь он прав или виноват, не может равнодушно подвергнуться осуждению своих товарищей и носить клеймо позора. Можно быть отчаянным человеком, но нельзя не считаться с последствиями, когда дело касается родственников и семьи.

Однако Галлахер придерживался на этот счет иного мнения.

— Ну и пусть они тебя арестуют и даже велят подать в отставку. Черт с ними! Наплевать тебе на все это! Не обращай никакого внимания. Будь я в твоей шкуре и владей я такой великолепной плантацией и целым полком негров, я плюнул бы на эту военную службу и стал бы разводить сахар да табак. Клянусь святым Патриком, я так бы и поступил!

Однако утешительные речи друга не совсем успокоили меня, и я не в слишком веселом настроении отправился разыскивать пленника.

Я нашел молодого вождя в камере. Как только что пойманный орел, как пантера в ловушке, Оцеола в бешенстве метался по камере и время от времени выкрикивал дикие угрозы.

В помещении без окон было совсем темно. Сопровождавший меня капрал не взял ни свечи, ни факела; он пошел за ними и оставил меня одного в темноте.

Я услышал шаги, легкие, как поступь тигра — наверно, шаги человека, обутого в мокасины, — и резкий звон цепей. Затем слух мой уловил бурное дыхание и гневные возгласы. В полумраке я различил фигуру пленника, ходившего взад и вперед большими шагами. Значит, ноги у него не были скованы.

Убедившись, что пленник один, я тихо вошел к нему и встал у двери. Мне казалось, что, погруженный в свои мысли, он не замечает меня. Но я ошибся. Внезапно Оцеола остановился и, к моему удивлению, назвал меня по имени. Он, должно быть, прекрасно видел во мраке.

— И вы, Рэндольф, оказались среди моих врагов! — произнес он тоном упрека. — Вы вооружены, в военной форме, при полном снаряжении — и готовы помочь им выгнать нас из наших домов!

— Пауэлл!

— Не Пауэлл, сэр. Мое имя Оцеола!

— Для меня вы всегда останетесь Эдуардом Пауэллом, другом детства, человеком, который спас мне жизнь. Я помню вас только под этим именем…

Наступила короткая пауза. Мои слова, по-видимому, как-то примирили его со мной. Может быть, они вызвали в нем воспоминания о давно ушедших временах. Оцеола сказал:

— Зачем вы здесь? Вы пришли сюда как друг или, подобно всем остальным, для того, чтобы терзать меня пустыми разговорами? Здесь перебывало много народу — лицемерных болтунов, которые старались склонить меня к бесчестным поступкам. Неужели и вас прислали с подобным поручением?

Из этих слов я заключил, что Скотт уже побывал у пленника — по-видимому, с каким-то поручением.

— Нет, я пришел по собственной воле, пришел как друг, — сказал я.

— Я верю вам, Джордж Рэндольф! Еще в ранней юности у вас было честное сердце. А прямые побеги редко вырастают в искривленное дерево. Я не думаю, чтобы вы изменились, хотя враги уверяли меня в этом. Нет! Дайте руку, Рэндольф! Простите, что я усомнился в вас.

Впотьмах я схватил пленника за руку и понял, что обе его руки скованы, и все же рукопожатие наше было крепким и искренним.

Я не стал расспрашивать Оцеолу о врагах, очернивших меня. Главное, чтобы пленник поверил в мои дружеские чувства, — это было так важно, чтобы план его освобождения увенчался успехом. Я рассказал ему только часть того, что произошло у озера, остальное я не рискнул бы доверить даже родному брату.

Я ожидал яростного взрыва гнева, но был приятно разочарован: молодой индеец привык к неожиданным ударам судьбы и научился сдерживать свои порывы. Я почувствовал, что мой рассказ произвел на него глубокое впечатление. В темноте я не мог видеть его лица, он только заскрежетал зубами и что-то прошипел, стараясь подавить гнев.

— О глупец! — наконец воскликнул он. — Каким слепым дураком я был! Ведь с самого начала я подозревал этого сладкоречивого мерзавца. Спасибо, благородный Рэндольф! Я в неоплатном долгу перед вами за вашу преданную дружбу. Теперь вы можете требовать от Оцеолы все на свете!

— Ни слова больше, Пауэлл! Вам незачем думать об этом — наоборот, я ваш должник, но сейчас нам нельзя терять ни минуты. Я пришел сюда, чтобы дать вам совет. Это план, с помощью которого вам удастся освободиться. Но нам надо спешить, иначе меня могут застать здесь.

— В чем же заключается ваш план?

— Вы должны подписать Оклавахский договор!

Глава XLVIII

Военный клич

Однако только восклицание «вуф», в котором звучало удивление и презрение, было ответом на мои слова. Далее наступило глубокое молчание.

Я повторил свое предложение:

— Вы должны подписать этот договор!

— Никогда! — ответил он самым решительным тоном. — Никогда! Пусть лучше я заживо сгнию в этих стенах! Лучше я брошусь грудью на штыки моих тюремщиков и погибну, чем стану изменником своему народу! Никогда!

— Терпение, Пауэлл, терпение! Вы не поняли меня. По-моему, вы, вместе с другими вождями, не уяснили себе точного смысла этого договора. Вспомните, что он связывает вас только условным обещанием: уступить ваши земли белым и переселиться на Запад лишь в том случае, если большинство народа согласится на это. Сегодня стало известно, что большинство народа не согласно. Ваше согласие не изменит этого решения большинства!

— Это верно, — согласился пленник, начиная улавливать мою мысль.

— В таком случае, вы можете подписаться и не считать себя связанным этим, раз главные условия не выполнены. Почему бы вам не пойти на эту хитрость? Никто