Оставшись в тоскливом одиночестве, ничего не смыслящий в технике Альфред зачем-то повернул этот ключ в замке зажигания. Тут же сработал стартер, машина резко рванула вперед, треснулась носом в железные запертые гаражные ворота, расколошматила себе левую фару, искорежила переднюю облицовочную-решетку, согнула передний бампер и, что самое ужасное, дико напугала Альфреда!..

От страха Альфред завопил что было мочи!!!

Но завопил как-то необъяснимо, БЕЗЗВУЧНО, по-своему, по-Домовому, на таких звуковых и волновых частотах, которые мог услышать только Мика Поляков! Это несмотря на то что между Микиным гаражом и его постелью с кандидаточкой искусствоведения лежало расстояние в полтора километра.

Мика и услышал вопль Альфреда… Да так, что его будто взрывом сбросило с очень симпатичной младшей научной сотрудницы историко-архивного сектора Государственного Эрмитажа! Причем нужно признаться, что произошло это в самый неподходящий момент…

В мгновение ока Мика что-то напялил на себя и помчался в гараж.

… С тех пор, когда к Мике приходили на ночь барышни, Альфред дрых в гараже только на заднем сиденье машины. Но и Мика уже не забывал вынимать ключ из замка зажигания.

А вот той кандидаточки наук Мика так больше никогда и не встречал. О чем искренне сожалел. Потому что в постели эта кандидаточка с полным правом могла претендовать на звание члена-корреспондента Академии самых прелестных наук в жизни всего человечества…

* * *

Несмотря на самоуверенное утверждение Альфреда, будто он теперь является частью самого Мики Полякова, многого Альфред про Мику не знал.

Он подолгу и очень внимательно перебирал старые армейские Микины фотографии. С восторгом обнаружил почти выцветшее фото, где молоденький двадцатитрехлетний старший лейтенант Миша Поляков — командир звена пикирующих бомбардировщиков «Пе-2», в мохнатых собачьих унтах, в теплом меховом комбинезоне, с висящим у колена летным планшетом, с парашютом, небрежно перекинутым через плечо, стоит у своего самолета ИМЕННО В ТОМ САМОМ ШЛЕМОФОНЕ, который Альфред в первый же день знакомства все нахлобучивал себе на голову!

Он много и подолгу дотошно расспрашивал Мику про армию, про самолеты. Почему-то он был очень увлечен армейской службой…

Мика даже подумал, что в этом маленьком, взрослом и никому, кроме него — Мики, невидимом Существе с поразительными и поистине сказочными «нечеловеческими» возможностями самым причудливым образом уживаются детско-мальчишеская тяга ко всему военному с совершенно взрослой ответственностью за выполнение своего, предначертанного ему свыше ДОЛГА — хранителя очага…

… Мика Поляков армию не любил. Хотя и отслужил в ней верой и правдой восемь с половиной лет.

Может быть, если бы он не был военным летчиком и не служил в авиации, а посему не принадлежал бы к негласно привилегированной армейской касте, он, наверное, сделал бы все возможное, чтобы освободиться от погон значительно раньше. И любым способом!

Он закончил службу черт знает когда — в начале пятидесятых, а до сих пор ловит себя на том, что любой командный тон, от кого бы он ни исходил, подавляет его. Вызывает гнусное желание в чем-то оправдаться, чем-то доказать свою невиновность.

Мика частенько подумывал о тем, что, если бы он не служил в армии так долго, он был бы во многом спокойнее и свободнее. Раскрепощеннее во всем: в творчестве, делах, в отношениях с женщинами, с приятелями, ну и, конечно, с теми, кто говорит командным тоном и «имеет» право ставить людям оценки за их поведение…

Он не знал, ощущают ли то же самое все, кто служил в армии, но готов был поручиться, что все, кто не проходил армейской службы, этого, к счастью, никогда не испытывали.

Если, конечно, это не патологическое желание чувствовать себя «подчиненным». Где-то Мика читал, что существует такая несимпатичная аномалийка. Кажется, она имеет какую-то грязноватую болезненную основу…

И еще: Альфред никогда не расспрашивал Мику о том, что с ним было ДО армии! Ни про эвакуацию, ни про покойного Лаврика, ни про тюрьму, ни про Школу Вишневецкого…

То ли Альфред вовсе ничего не ведал о том периоде Микиного существования — не было ни одной фотографии того алма-атинского пестрого бытия, а Альфред всегда задавал вопросы, держа в руках старые фото.

То ли Альфред все знал досконально из каких-то своих «потусторонних» источников. И не спрашивал Мику про то горькое время в силу своей врожденной деликатности… Все возможно.

Мало ли, если существует вот такой Альфред, значит, есть и другой — НЕПОЗНАННЫЙ МИР, откуда и пришел Альфред к Мике?!

… И время от времени, сидя за работой, Мика рассказывал Альфреду, примостившемуся на старой кабинетной тахте, разные забавные армейские истории, участником или свидетелем которых он был. И тогда в Микиных глазах вдруг явственно проступали забытые времена и события, он сам увлекался этими воспоминаниями и радовался искренней и очень непосредственной реакции Альфреда.

Всплывали затерянные в десятилетиях прошедшей жизни подробности, события с такого невероятно далекого расстояния высвечивались совсем иным светом, приукрашивались в мягкие, ироничные, пастельно-примирительные тона, которых тогда не было и в помине…

Вспомнил Мика Поляков, как весной сорок четвертого провожали его в Ташкентское военно-авиационное училище два человека — профессор Эйгинсон Вадим Евгеньевич и его друг, начальник всего уголовного розыска, однорукий Петр Алексеевич.

Вспомнил Мика, как, никого и ничего не стесняясь, профессор Вадик Эйгинсон, стоя у теплушки на станции Алма-Ата-вторая товарная, целовал его в макушку и тайком от друга Петюни, от Петра Алексеевича, запихивал Мике в карман пузырек с «эйгинсоновкой» — спирт пополам с глюкозой — и шептал:

— На дорожку тебе, сынок…

Теперь-то Михаил Сергеевич Поляков понимал — видел все однорукий начальник уголовного розыска. Просто промолчал. Протянул Мике объемистый пакет и сказал:

— Держи, Мика-Михаил. Постарайся сохранить это. Спрячь. Тут все фотографии твоего отца… И мамины. Документы разные… И статья товарища Симонова. И рисунки кое-какие твои. Все, что ты меня тогда просил. Помнишь?

— Спасибо, Петр Алексеевич, — еле выговорил Мика. — За все спасибо…

Проглотил комок, шмыгнул носом и добавил:

— И вам, Вадим Евгеньевич.

А когда вдоль эшелона понеслось «По вагонам!», быстро сказал начальнику уголовного розыска:

— Петр Алексеевич! Там, в Каскелене, в детдоме для трудновоспитуемых, пацан есть — Валерка Катин… Совсем еще малолетка… Пропадет он там, Петр Алексеевич! А пацанчик классный!.. Катин Валерик… Не забудете?…

* * *

Первая неделя — карантин в щитовом бараке с двухъярусными железными койками. Соломенный матрас без простыни, ветхое, прозрачное одеяло без пододеяльника, подушка ватная без наволочки.

В первый же день карантина Мику снова остригли наголо. Как в последней следственно-тюремной отсидке после смерти Лаврика.