Но в голосе ее опять не было уверенности.

Пока отец узнает, что они со Славкой уехали, пока он их отыщет... Тут она вспомнила, как смотрел на нее деревлянский волох, и задрожала.

— Холодно тут, да? — сказала Любушка, прижимаясь к ней потеснее. — Замерзла?

— Да, — ответила Данка. Хотя трясло ее не от холода.

— Первому, второму и третьему десятку спешиться. Пятому и четверому — верхами, «крыльями» в обход, — скомандовал Духарев. — Глядите в оба, чтоб ни один не ушел. Верховые, марш! Пешие... — Тут его взгляд наткнулся на волоха. — За этим присмотреть...

— Я останусь, — подал голос Рёрех, выведя воеводу из затруднения: кому доверить колдуна.

Духарев кивнул, мысленно досчитал до ста, давая возможность верховым закончить окружение, потом спешился сам, вытянул из налуча лук:

— Помалу вперед, гридь. Прежде меня не стрелять.

И, пригибаясь, побежал между стволами туда, где, скрытые в тени деревьев, вздувались покрытые дерном бугры землянок.

Данка проснулась от приглушенного вопля. И тут же снаружи раздался еще один. На этот раз Данка услышала еще один звук, на мгновение опередивший крик. Характерый шлепок, с которым стрела ударяет в мясо. Данка очень хорошо знала этот звук: ее с семи лет учили стрелять.

— Любушка, проснись!

— А, что? Почему так темно? — Любушка спросонья не поняла, где она.

— Тише! Там, снаружи, — бой!

Дверь в землянку с треском откинулась. В светлом проеме возник деревлянин с топором.

Несколько мгновений он пялился в нутро землянки, силясь что-то разглядеть, потом прыгнул вниз, замахиваясь топором.

Данка и Любушка отпрянули к стенам. Любушка — с испуганным вскриком, Данка — приседая и хватаясь двумя руками за край тяжелой медвежьей шкуры и дергая изо всех сил. Солома была сухая и скользкая, потому шкура подалась неожиданно легко.

Деревлянин замахал руками и опрокинулся на спину. Топор он выронил и, падая, треснулся затылком о землю. Данка ухватила топор, размахнулась и рубанула изо всех сил — как по деревянной колоде. Лезвие с влажным хрустом проломило грудь деревлянина. Он засипел, дернулся разок и умер.

Данка выдернула топор.

— Ты куда? — зашипела она на Любушку, сунувшуюся к выходу. — Убьют! Иди в дальний угол и сиди тихо.

Сама же Данка встала сбоку от дверного проема, приготовилась нанести удар, если кто ворвется в землянку.

Но никто не ворвался. Зато спустя некоторое время снаружи раздался молодой голос:

— Хорош пыхтеть, лесовик! Я знаю, что ты там. Вылазь и будешь жив.

— А ты кто таков? — чуточку задыхаясь от волнения, спросила Данка.

— 0-о-о! Никак девка? — воскликнул другой голос. Но тоже молодой, звонкий. — Вылазь, девка! Убивать не будем. А вот что не тронем, не обещаю. Если пригожая...

— Размечтался! — крикнула Данка. — Смотри, Лисенок, батюшка мой тебя так тронет!

— Слышь, Лис, а деревлянка тебя, оказывается, знает!

— Какая я тебе деревлянка! — возмутилась Данка, вылезая наружу.

Топор она на всякий случай прихватила с собой. Но опасности не было. Ее тут же окружили отцовы гридни.

— А на топорике кровь, — заметил кто-то. — Чья это кровь, Данушка?

— Там внизу валяется, — ответила Данка. — Еще там... Ой, батюшка!

Раздвинув гридней, Духарев шагнул к дочери, вынул у нее из руки топор, обнял крепко, шепнул на ухо:

— Что ж ты сделала, глупая!

— Виновата, батюшка, — сказала Данка и всхлипнула.

— Сама хоть цела?

— Угу.

— А где Славка?

— Не знаю... — Данка всхлипнула еще раз. Она изо всех сил старалась не заплакать, но всё равно заревела...

— ... Отец наш небесный, вездесущий, да святится Имя Твое... — бормотал Славка разбитыми губами. Он видел синеву, сквозившую между листьями, но не знал, видит ли Господь оттуда, с небес, его, Богослава, лежащего в жирной земле деревлянского капища. А вот деревлянский идол видел его наверняка.

У ног Славки была голова нурмана Хругнира. Нурман был в беспамятстве и не знал, что его ждет. Зато другой нурман, которого положили прежде Хругнира, пребывал в сознании и громко призывал Одина. Йонах, чьи сапоги почти касались макушки Богослава, должен был бы молиться своему Яхве, но хузарин молчал. Наверное, обдумывал, как спастись. Вряд ли он что-нибудь придумает. Связали их надежно. По крайней мере Славку. Пленники лежали в канаве, один за другим. Вдоль канавы прохаживались деревлянские волохи с длинными посохами. Следили, чтобы никто не пытался подняться. Но молиться не мешали.

Внезапно взывавший к Одину нурман умолк. Богослав тоже замолчал. И услышал страшное утробное мычание. Затем несколько глухих ударов — и мычание оборвалось.

Забубнили волохи, загудел барабан, затем, перекрывая эти звуки, раздался яростный вопль... Перешедший в жуткое мычание... Оборвавшееся со звуками ударов.

Славка был храбрым отроком. В киевском Детинце других не бывает. Но сейчас от его храбрости не осталось почти ничего. Он рванулся изо всех сил, пытаясь разорвать ремни. Конечно, ничего у него не получилось. Только волох у края канавы ткнул Славку посохом в грудь: лежать.

— Йонах! — позвал Славка. — Что они делают?

— Что-что... Убивают! — ответил хузарин.

— А как?!

— Молись своему Богу, Славка, — спокойно произнес Йонах. — Скоро ты узнаешь, как.

На самом деле Йонаху было совсем не спокойно. Ему очень хотелось жить...

Старший волох положил на землю киянку и присел на край рва — отдохнуть. Двое сопровождавших его помощников опустились рядом на корточки. Ноги старшего волоха покоились на теле жертвы. Жертва больше не дергалась. Душа ее ушла. От мертвого тела пахло горелым мясом, кровью и нечистотами. Старшему волоху нравился этот запах, потому что он нравился богам.

Волох поймал взгляд следующей жертвы. До того, как лечь в ров, жертва была тиуном на княжьем погосте. Этот тиун — единственный, с кем у волоха были личные счеты. По слову этого пса замучили до смерти младшего брата волоха. Только за то, что он отказался показать путь к капищу. Может, брат и показал бы путь, если б знал.

Лицо у тиуна белое-белое, немного припорошенное землей. Как у покойника. Только покойников не колотит от страха. Наверное, тиуна не следовало приносить в жертву, раз богам нужны именно воины. Но кто знал, что громогласный, очень грозный с виду тиун окажется трусом? Такое нередко случается. Здесь, в жертвенной земле, человек становится таким, какой он есть на самом деле. Однако боги ждут. Надо продолжать. Волох поднялся, наклонился к тиуну, ухватил его за челюсть, нажал пальцами в нужные места. Тиун завопил, широко открыв рот, и волох свободной рукой принялся набивать липкой влажной землей рот тиуна. Вопль перешел в мычание. Волох сел тиуну на грудь, не глядя протянул руку. Помощник вложил в нее маленький каменный нож, которым волох привычно проколол жертве глаза. Другой помощник протянул волоху жаровню, чтобы тот вложил в глазницы жертвы тлеющие угли. Угли волох брал руками, не обжигаясь, потому что боги оберегали его пальцы.