– Ну да. Я ушла из Альтруизма, потому что не была достаточно самоотверженной, как бы сильно ни старалась.

– Не совсем. – Он улыбается мне. – Девушка, которая позволила бросать в нее ножи, чтобы заслонить друга, которая ударила моего отца ремнем, чтобы защитить меня… Эта самоотверженная девушка разве не ты?

Он понял обо мне больше, чем я сама. И хотя невозможно поверить, будто он может что-то ко мне испытывать, учитывая все, чем я не являюсь… нет ничего невозможного. Я хмурюсь, глядя на него.

– Похоже, ты внимательно следил за мной.

– Мне нравится наблюдать за людьми.

– Возможно, ты был создан для Правдолюбия, Четыре, потому что ты ужасный лгун.

Он кладет руку на камень рядом с собой, его пальцы составляют единую линию с моими. Я опускаю взгляд на его руки. У него длинные тонкие пальцы. Руки, созданные для точных, искусных движений. Не руки лихача, которые должны быть широкими, крепкими и готовыми крушить и ломать.

– Ладно. – Он наклоняется ближе и не сводит глаз с моего подбородка, губ и носа. – Я следил за тобой, потому что ты мне нравишься.

Он произносит это откровенно, бесстрашно и вскидывает взгляд на меня.

– И не называй меня Четыре, ладно? Приятно снова слышать свое имя.

Вот так он наконец и раскрывает свои карты, и я не знаю, что ответить. У меня горят щеки, и на ум приходит только одно:

– Но ты старше меня… Тобиас.

Он улыбается мне.

– Ага, эта огромная пропасть в два года попросту непреодолима.

– Я не пытаюсь себя принизить. Просто не понимаю. Я младше. Я не красавица. Я…

Он издает низкий смех, который словно поднимается из самой его глубины; и касается губами моего виска.

– Не притворяйся, – хрипло говорю я. – Ты и сам это знаешь. Я не уродина, но определенно не красавица.

– Ладно. Ты не красавица. И что? – Он целует меня в щеку. – Мне нравится, как ты выглядишь. Ты чертовски умна. Ты отважна. И хотя ты узнала о Маркусе…

Его голос смягчается.

– Ты не стала смотреть на меня, как другие. Словно я побитый щенок или вроде того.

– Ну… ведь это не так.

Мгновение он молча не сводит с меня темных глаз. Затем касается моего лица и наклоняется ближе, скользя губами по моим губам. Река ревет, и я чувствую ее брызги на лодыжках. Он улыбается и приникает к моим губам.

Сперва я напрягаюсь от неуверенности в себе и, когда он отстраняется, не сомневаюсь, что сделала что-то не так или плохо. Но он берет мое лицо в ладони, крепко сжимает его пальцами и целует снова, на этот раз сильнее, увереннее. Я обнимаю его рукой, провожу ладонью по шее и запускаю ее в короткие волосы.

Несколько минут мы целуемся на дне пропасти, и рев воды окружает нас со всех сторон. И когда мы поднимаемся, рука в руке, я понимаю, что если бы мы оба выбрали иной путь, то могли бы в результате заниматься тем же самым, в более безопасном месте, в серой, а не черной одежде.

На следующее утро я чувствую себя глупой и легкомысленной. Всякий раз, когда я прогоняю улыбку с лица, она находит дорогу обратно. В конце концов я перестаю с ней бороться. Я оставляю волосы распущенными и отказываюсь от своих привычных свободных рубашек в пользу блузки с широким вырезом, в котором видны мои татуировки.

– Что с тобой сегодня? – спрашивает Кристина по дороге на завтрак. Ее глаза еще опухшие ото сна, а спутанные волосы обрамляют лицо пушистым ореолом.

– Ой, да ничего особенного. Солнце светит. Птички чирикают.

Она выгибает бровь, как бы напоминая, что мы в подземном тоннеле.

– Не порти девочке настроение, – бросает Уилл. – Может, ты ее больше такой не увидишь.

Я шлепаю его по руке и спешу к столовой. Мое сердце колотится, потому что я знаю, что в течение ближайшего получаса увижу Тобиаса. Я сажусь на свое обычное место, рядом с Юрайей, напротив Уилла и Кристины. Место слева от меня остается пустым. Возможно, Тобиас займет его; возможно, он улыбнется мне за завтраком; возможно, посмотрит на меня тайком, украдкой, как я собираюсь посматривать на него.

Я хватаю тост с тарелки на середине стола и начинаю с чрезмерным усердием намазывать его маслом. Я чувствую, что веду себя по-идиотски, но не могу остановиться. Это все равно что перестать дышать.

Затем он входит. Его волосы стали короче и кажутся более темными, почти черными. До меня доходит, что они пострижены коротко, как у альтруистов. Я улыбаюсь ему и поднимаю руку, чтобы подозвать к нашему столу, но он садится рядом с Зиком и даже не смотрит в мою сторону, так что руку приходится опустить.

Я смотрю на свой тост. Теперь не улыбаться легко.

– Что-то случилось? – спрашивает Юрайя с набитым хлебом ртом.

Я качаю головой и откусываю кусочек. А на что я рассчитывала? То, что мы целовались, еще не значит, что все изменится. Возможно, он передумал, и я ему больше не нравлюсь. Возможно, он считает, что наши поцелуи были ошибкой.

– Сегодня день пейзажа страха, – замечает Уилл. – Как по-вашему, мы увидим свои собственные пейзажи страха?

– Нет. – Юрайя качает головой. – Вы пройдете через пейзаж одного из инструкторов. Мне брат рассказал.

– О-о-о, какого инструктора? – внезапно оживляется Кристина.

– Слушай, это правда нечестно, что у вас есть инсайдерская информация, а у нас нет. – Уилл сердито смотрит на Юрайю.

– Можно подумать, ты не воспользовался бы преимуществом при случае, – возражает Юрайя.

Кристина не обращает на них внимания.

– Надеюсь, это пейзаж Четыре.

– Почему? – спрашиваю я.

Вопрос выходит на редкость скептическим. Я прикусываю губу и жалею о том, что он вырвался.

– Похоже, у кого-то изменилось настроение. – Она закатывает глаза. – Неужели ты не хочешь узнать его страхи? Он ведет себя так жестко, что, наверное, боится зефира, чрезмерно ярких восходов и так далее. Сверхкомпенсация.

Я качаю головой.

– Это будет не его пейзаж.

– Откуда ты знаешь?

– Просто предполагаю.

Я помню отца Тобиаса в его пейзаже страха. Он никому не позволит это увидеть. Я смотрю на него. На мгновение он переводит взгляд на меня. Его глаза равнодушны. Затем он отворачивается.

Лорен, инструктор неофитов-лихачей, стоит, уперев руки в бедра, у зала пейзажа страха.

– Два года назад, – говорит она, – я боялась пауков, удушения, стен, которые медленно сдвигаются, превращаясь в ловушку, изгнания из Лихости, неудержимого кровотечения, падения под поезд, смерти отца, публичного унижения и похищения людьми без лица.