И вдруг они услышали звук передергивания затвора снаружи.

Два тридцать девять. Часы на приборной доске мигнули и погасли. Выйдя из машины, он задрал голову. Посмотрел на желто-черный отсвет над Соргенфригата и квартиру на третьем этаже. Боже мой. В гостиной горел свет.

Все оказалось еще хуже, чем он опасался. Это ощущение пришло, уже когда он вставил ключ в замочную скважину. Не заперто. Беттина всегда запирала дверь, если к ним не приходили гости. Внутри стояла тишина, тепло, такое тепло, которое бывает только от свечей и интимных бесед. В прихожей он уловил какой-то аромат. Он узнал его не сразу, но запах был глубокий, корица с ванилью; он что-то пробудил в нем, и тогда Фредрик понял, с кем Беттина ведет беседу.

На диване в гостиной сидела Беттина. Рядом с ней – Элис.

– Открывай огонь, – хмуро сказал Фредрик. Бывшая жена посмотрела прямо на него. Беттина только потерла руки, сложенные на коленях.

– Ты не можешь так бросать Якоба, – рассудительно сказала Элис. – Он расстроился.

Фредрик тяжело вздохнул.

– Работа, – ответил он. – Неотложная ситуация. Ты поэтому приехала? Чтобы ругаться, потому что я недостаточно хорошо забочусь о своем сыне?

Его неуместная агрессия заставила Элис отвернуться. Беттина подняла голову. У нее были грустные глаза. По несмытому макияжу было видно, что она плакала.

– Я позвонила Элис, потому что не знаю, что мне делать, – сказала она слабым голосом. – С тобой. С нами. С Якобом.

– И ты решила обсудить это с моей бывшей женой?

– Я хотела узнать, имел ли ты привычку врать ей, как соврал мне, – интонация жертвы исчезла из ее голоса. – То, что ты делал сегодня. С самого утра. Якоб рассказал, что никто не собирался звать Андреаса. Ты солгал, потому что знаешь, что я хочу, чтобы ты с кем-нибудь поговорил. Stones в Копенгагене, – выплюнула она. – Ты манипулировал мной. И не только это. Ты повез своего сына на… полицейское задание? Это же полнейшая безответственность. Начальник управления вообще в курсе, что ты занимаешься такими делами?

Кровь прилила к его вискам. Фредрик сжал кулаки и сложил их вместе перед грудью.

– Ему шестнадцать, – тихо сказал он. – Достаточно взрослый, чтобы найти дорогу домой. Я знаю, что делаю.

– Да! – простонала Беттина, всхлипывая. – Именно так. Ты знаешь. Вот это и делает все таким дьявольски непростительным. Ты никогда не бываешь дома. Ты уходишь до того, как мы с Якобом встаем. А когда ты здесь, ты совершенно отстранен. Ты перестал со мной спать. И… даже когда пытаешься покончить с собой, ты идешь и ложишься на улице около нее!

Беттина закрыла лицо руками. Гротескно всхлипнула. Фредрик и Элис переглянулись.

Как же он устал. Как измотан. И тем не менее, в нем все кипело. Ярость, сострадание и горе. В ящике ночного столика у него лежало несколько таблеток снотворного. Не сильные, естественно. Он не нарушил упаковку, не притронулся ни к одной из них. Но сейчас они нужны ему. Боже. Он наклонился вперед и откашлялся, казалось, сердце крепко засело внизу груди.

Все трещало по швам. Одного за другим он отталкивал их от себя. Элис и Беттину. Якоба. Кафу и Андреаса.

Фредрик потер колено. Под журнальным столиком валялись клочья шерсти Кресус. Он демонстративно поднял их и кинул на стол.

– Кресус твоя. А Якоб мой.

Откуда вся эта злоба? Почему он был не в силах протянуть руку и позволить Беттине взять ее? Он знал ответ. Он был в ярости, потому что она посмела пригласить Элис, его жену, в его собственную гостиную, чтобы обсудить его, за его спиной. Этому он не находил никаких оправданий. По крайней мере сейчас.

– Фредрик, – мягко сказала Элис. – Якоб не твой. Он наш. Мы с Беттиной немного поговорили.

Она склонилась вперед и понизила голос.

– Якоб ничего не делает, кроме музыкальных упражнений. Он не гуляет с друзьями и плохо успевает по всем предметам, кроме музыки. Если бы речь шла о компьютерных играх или вечеринках, мы бы давным-давно это прекратили. Может быть, нам стоит отказать ему в рождественском концерте? Если он не возьмется за ум.

Фредрик пустым взглядом уставился на нее. Элис только продолжила.

– И если все так, как рассказывает Беттина, мне кажется, вам нужно немного времени побыть вдвоем. Может быть, Якобу пожить у меня?

Фредрик встал и вышел.

– Папа?

Дверь в комнату сына была приоткрыта.

– Сейчас четвертый час, Якоб.

– Ты правда пытался покончить с собой? Как сказала Беттина?

Мальчик был в кровати, но, подвинув подушку к стене, сидел полулежа. Одеяло доставало до середины его бледной груди. Фредрик сел на край постели. Провел рукой по его челке. Якоб позволил ему это сделать.

– Как концерт?

– Очень круто.

– Ты расстроился, что я ушел?

Якоб пожал плечами.

– А что наш русский друг?

Федор Ларинов неплохо о нем позаботился. Купил ему бутерброд с креветками и шампанское в антракте и отвез его домой после. На дико крутой посольской машине.

– Шампанское?

Якоб ухмыльнулся.

– Спокойной ночи.

– Слушай. А что с концертом? Я смогу играть?

– Да.

– И я смогу жить тут?

– Да.

Его разбудила тишина. Отсутствие тихого дыхания Беттины. Пустая комната без Кресус, грустно топчущейся по ковру, скулящей и просящейся на улицу. За окном дневной свет. Когда он в последний раз спал до рассвета?

Сторона постели Беттины была нетронута, а на его ночном столике лежала пачка снотворного. Он достал блистер с таблетками. Семь. Трех не хватало. Он принял их? Он не помнил. Но это объясняло некоторую отстраненность, которую он ощущал. От внешнего. От смерти, свидетелем которой он стал полсуток назад. От ссоры с Беттиной. От всего. Он проспал восемь часов и был совершенно измотан.

Беттина не побеспокоилась о том, чтобы убрать простыню с дивана в гостиной. Это что, тонкий намек? Напоминание, что она провела ночь здесь, как будто он проснется и подумает что-то другое? Собачьей шерсти, которую он кинул на стол, не было.

– Амфетамин. Очень высокая доза.

Руководитель судмедэкспертов, Тересе Грефтинг, стояла перед немногочисленной группой следователей. Длинными пальцами она убрала темные волосы назад и скрепила их заколкой на шее. Один локон выбился и навис над зеленым глазом. Она так и оставила его.

Присутствовал Себастиан Косс, а также начальник управления Неме. Его лицо было серьезным, в глубоких складках, а форма свежевыглажена.