– Ну-ка, ну-ка, какое безобразие мы тут имеем, – произнес Шак, беря подошедшего к экипажу юношу за подбородок и внимательно рассматривая каждую ямочку, каждую морщинку на его лице. – Довольно сносно. Не долее четверти часа промучу!

Слово «промучу» вызвало у Семиуна дрожь в коленях. Слишком свежи были воспоминания о сыром подвале и обворожительной чаровнице с ее водянистыми ручками, доставившими юноше множество незабываемых впечатлений. Однако среди разложенных Шаком на сиденье кареты вещей: флакончиков, скляночек, помазков да кистей – не было ни скальпеля, ни зажимов, ни пилок по кости, ни ужасающих одним только своим видом шлифовальных инструментов, одним словом, ничего, что могло бы причинить хоть какую-то боль.

Сначала бродяга обмазал верх головы, лицо и шею лекаря какой-то вязкой мазью, пахнущей яблоками и репой, затем осторожно надавил на брови и прошелся по ним другим составом, чуть-чуть пощипывающим, но все же терпимым. После того как мази были удалены с головы юноши влажной тряпкой, Шак улыбнулся, видимо, довольный результатом, и приказал ему закрыть глаза. Что было потом, Семиун не запомнил, но его компаньон обмазал стянувшуюся кожу лица целым десятком различных по запаху и вязкости смесей и чуть было вусмерть не защекотал кисточками. Как и было обещано, мучения лекаря продлились всего четверть часа, ну, может быть, чуть долее.

– Глазища открой и ступай к луже, – дал последнее наставление Шак и стал выкидывать из кареты опустевшие баночки с редкими смесями, полностью израсходованными на товарища. – Только от счастья в лужу не грохнись, всю красоту попортишь.

Семиун усмехнулся, покачал головой, не веря, что его лик хоть чуть-чуть изменился, и побрел к поросшему тростником и осокой болотцу, в котором он совсем недавно смыл дорожную грязь. Присев на бережку, юноша опустил взгляд и…обомлел, чуть ли не шлепнувшись в грязь, как и предсказывал Шак. На него смотрел совсем другой человек, немного старше и с маленьким шрамом на нижней губе, жгучий брюнет с утонченными чертами лица и довольно красивый, хотя и мужественный, одним словом, тот самый типаж знойного мужчины, который так нравится распутным женщинам.

«Не может быть…этого просто не может быть! – металась в голове юноши неприкаянная мысль, так и не находящая объяснения. – Это магия, это чертово колдовство!»

– Все правильно, – рассмеялся Шак, как будто услышавший мысли попутчика. – Притом магия эльфийская и очень-очень дорогая, а в королевстве нашем славном вообще не встречающаяся, как, впрочем, и сами эльфы. Теперь тебе понятно, как нашему знакомцу-колдуну удавалось менять лики и уходить от погони. К счастью, я этим арсеналом чудесных штучек уже пару разков в жизни пользовался, а препараты…так ведь я у гробовщика скляночки позаимствовал. Вообще возрадуйся, Семиун ученый и в чудеса неверующий, не стал я делать из тебя урода, хоть, признаюсь, очень уж хотелось…

– Но как же мое лицо? Неужели я навеки…

– Угу, навеки, пока еще раз не умоешься, – хмыкнул Шак и принялся протирать перед новым применением кисточки. – Все это фальшивое…и волосы тоже, хоть как настоящие даже на ощупь. Ты поосторожней, мазей-то у нас больше нет, только на меня осталось; испортишь личину смазливую, так уродцем ходить и придется.

– Но это все равно…это невозможно, невероятно…нонсенс! – вдруг закидался учеными словами лекарь, осмысливший разумом, но так и не принявший душой происшедшего.

– То ли еще будет, то ли еще увидишь! – предупредил Шак, забираясь внутрь кареты и плотно закрывая за собой дверцу. – Когда я появлюсь, лучше всего сиди, обморок не гарантирован, но вполне вероятен.

Был прекрасный вечер, один из тех немногих вечеров, когда накопившиеся за день тревоги с бедами куда-то отступают и даже самому большому неудачнику хочется жить, надеяться на лучшее и верить, что рано или поздно затянувшаяся череда невзгод останется позади. Ярко-красное солнце неуклонно клонилось к горизонту, но скрыться за его линией, потонуть в тихой, спокойной глади Удмиры должно было еще не скоро, часа примерно через два. Легкий ветерок приятно обдувал щеки дежуривших на стенах форта «Авиота» солдат. Он охлаждал после дневной жары и готовил успешней любой колыбельной к предстоявшему сну. Близилась смена постов. Часовым предстояло еще недолго утихомиривать позывы урчащих животов да с завистью поглядывать на своих сослуживцев, лениво расхаживающих внизу: сытых, довольных, мечтавших со скуки лишь о приятной потехе перед тем, как завалиться на боковую и отойти ко сну, сотрясая стены казармы дружным храпом в две с половиной сотни глоток.

В мирное время да еще в провинциальной глуши, вдали от городов, солдатам тошно всегда. Хоть их комендант, гвер-капитан Кобар, и считал, что строгость нравов не является залогом дисциплины, а лучший путь к сердцу солдата всегда пролегает через сытый желудок, полную вина глотку и пышные телеса куртизанок, но все же служба здешняя была чересчур скучна. Еда была сытной, с десяток услужливых девиц в форте водилось, однако одни лишь плотские развлечения не могли заполнить образовавшуюся пустоту. Стрелкам было легче, арбалетчики с лучниками часто оттачивали свое мастерство, стреляя по воронам и чайкам, кружившимся над крышами башен. Близость реки давала о себе знать как в дурном, так и в хорошем смысле. Вот, к примеру, вчера из далеких стран прибыла барка столичного купца. Небольшому суденышку дня три-четыре назад хорошенько досталось. Возле морского побережья бушевал шторм, и коварные ветра не только разметали паруса и сорвали снасти, но чуть не разбили о прибрежные скалы утлый, перегруженный всякой заморской всячиной корабль. Сошедшие на берег моряки были необычайно словоохотливы и, поглощая ведрами вино, которым их потчевали гостеприимные солдаты, расплачивались за угощение удивительными байками о жизни в далеких странах. Но сегодня после полудня барка отчалила, подняла паруса и отправилась в глубь страны. В пограничном форте снова воцарились сводящее с ума однообразие и разлагающая мозг скука.

Даже в самом тихом царстве нет-нет да появится одна неугомонная душа. В этот вечер ею был среднего роста мужчина в распахнутой настежь рубахе без рукавов. Он то бегал по крепостным стенам, то появлялся в конюшне или среди иных хозяйственных построек форта. Где бы ни возникал его атлетический торс и неровный ежик коротко остриженных волос, там тут же начинался крик, возникал жуткий гомон и неестественная на фоне общей спячки суета. Лениво щурившиеся, объевшиеся и в буквальном смысле засыпающие солдаты давно бы успокоили басовитого крикуна, мешавшего им умиротворенно дремать, да вот только загвоздка в том, что нарушитель общественного спокойствия был офицером, пусть даже не дежурным, но все же имевшим право возникать, где захочет, и раздавать указания, требуя немедленного их выполнения.

Отчитав конюхов и кладовщика, обругав нерасторопного повара на чем свет стоит и пнув пару раз стражника возле ворот, вздумавшего припрятать под шлемом флягу, бузотер в чине аж конгар-лейтенанта изволил посетить площадку для катапульт, где, к счастью для многих, и остался на долгое время. Неугомонный мужчина уселся между зубцами крепостной стены и стал рассматривать неподвижную гладь Удмиры, переливающуюся различными цветами, играющую отблесками ярко-красного солнца.