религии - и, таким образом, власть приказывать любой предполагаемой деструктивной секте или сообществу в пределах национальных границ - а также сопротивление любым транснациональным притязаниям на суверенитет, особенно угрозе папских притязаний на граждан-католиков. Даже когда либеральный порядок в конце концов отказался от своего первоначального настаивания на официальной гражданской религии, основной принцип национального суверенитета над религией остался. Как отмечает историк Брэд Грегори, аргументы в пользу либеральной веротерпимости - такие, как те, что содержатся в "Письме о веротерпимости" Локка - даже допуская возможность разнообразного религиозного выражения и веры, тем не менее, устанавливали тот же принцип, что и национальная "гражданская религия", требуемая Гоббсом - или ранним Локком, если на то пошло. В обоих случаях политический суверен был в конечном итоге ответственен и обладал единственной властью, чтобы определять приемлемые и неприемлемые формы религиозной практики и выражения. Даже сегодня религиозные верующие либеральных демократий неявно признают этот либеральный принцип исключительного национального суверенитета над религиозными верованиями, когда обращаются к политической и судебной системам страны за признанием прав на религиозную свободу.

Таким образом, нация представляла собой объединение убеждений (пусть даже в форме веры в либеральную толерантность) в пределах национальных границ, но фрагментацию убеждений между нациями. Ожидалось, что граждане станут более либеральными и более преданными либеральной нации, исключая другие лояльности, как меньшие, так и большие, чем нация. За прошедшие полтысячелетия нация должна была добиться политического превосходства по двум направлениям: укрепление внутренней сплоченности при отрицании любых претензий на внешний суверенитет. Эти усилия часто описываются как история крови и преследований, как в форме милитаризованного национализма, который стремился установить национальные границы и идентичность, так и внутренних усилий по достижению внутренней сплоченности. Но усилия по укреплению статуса нации были также достигнуты, возможно, наиболее эффективно и надолго через перенос лояльности, одновременно от любой более локальной формы идентификации (культурной, племенной, местной или региональной), а также от любой потенциальной транснациональной идентификации, которая могла бы представлять угрозу претензиям на исключительный национальный суверенитет (особенно в случае католиков, религии, которой Локк явно отказывал в терпимости из-за ее "наднационального" измерения). "Национализм", как основная и определяющая форма членства и идентичности, изначально был ключевым аспектом либерального политического проекта.

При всех различиях между "классическим" и "прогрессивным" либерализмом, архитекторы либерализма глубоко разделяли стремление к созданию и укреплению национального суверенитета, который оказался бы новой объединяющей силой, заменив тем самым имперские структуры христианства на Западе. Как только либерализм отказался от первоначальной попытки достичь национального единства через установленную религию (хотя остатки национальных религиозных учреждений сохранились в некоторых европейских странах), внутренняя сплоченность стала достигаться менее прямыми методами. Война и торговля оказались наиболее эффективными инструментами в этих усилиях, разрушая единую солидарность субнациональных сообществ, а также эффективно ограничивая транснациональные религиозные или этнические связи. Национальная военная мобилизация и необходимая мобильность национальной экономики в совокупности привели к мощной передаче верности нации. Сегодня современные американцы идентифицируют себя в первую очередь как граждане своих штатов, не говоря уже об их населенных пунктах, а американские католики считают Папу Римского своим законным сувереном.

Рост национализма в Соединенных Штатах особенно ярко проявился в Прогрессивную эпоху, во время которой такие люди, как Вудро Вильсон и Теодор Рузвельт, достигли выдающихся успехов. Принятие и рост национализма в Америке не были проектом "консерваторов", а продвигались, прежде всего, самоназванными прогрессивными либералами. Этот проект был особенно направлен на ослабление более местных и региональных форм идентичности и идентификации, которые были отличительной чертой американского политического опыта, не случайно получившего широкое распространение в десятилетия после Гражданской войны. Теодор Рузвельт, чье имя сегодня часто упоминается как путеводная звезда нового "национального консерватизма", заявил в своей важной речи 1910 года "Новый национализм", что "новый национализм ставит национальные потребности выше секционных или личных выгод". Это рефрен, который можно было встретить во всех работах прогрессистов, - необходимость переместить лояльность и идентичность американцев от их местных мест и людей к более абстрактной преданности нации и ее идеалам. Действительно, историк Дэниел Иммервар отмечает, что именно в этот исторический период слово "Америка" стало использоваться в качестве самоописания, заменив собой основное название нации: Соединенные Штаты, после которого грамматически правильно употреблять множественное число "are", а не единственное число «is». Этот переход был направлен на все более абстрактную сущность нации, которая теперь мыслилась как воплощение "идеи" или провиденциальной судьбы. Приверженность переходила от более конкретного к более теоретическому - от местного к национальному, а также от менее универсального к более "конкретному", особенно в том, как нация стала занимать место набожности, которое когда-то занимала религия.

Это двуединое движение к абстракции и партикуляризму было особенно заметно у мыслителей прогрессивной эпохи, которые одновременно с подозрением относились к местному партикуляризму и транснациональному универсализму. Такие мыслители с особым подозрением относились к более непосредственной и, по их мнению, ограниченной и прихотливой идентичности людей как членов городов, общин, штатов и регионов. В этом отношении они, по крайней мере, до некоторой степени были наследниками взглядов, по крайней мере, некоторых из наших отцов-основателей, особенно Александра Гамильтона (чье имя часто позитивно упоминается прогрессистами), который в "Федералистских трудах" прямо выражал свои надежды на то, что люди в конечном итоге перенесут свою преданность из своих местностей и штатов в нацию и будут гораздо больше идентифицировать себя с политическим образованием, которое делает возможным для них пользоваться своими естественными правами. Прогрессисты, такие как Герберт Кроли, в своей книге "Обещание американской жизни", вышедшей в 1909 году, прямо восхваляли и поддерживали видение Гамильтона о более единой Америке.

В то же время нация должна была стать воплощением квазирелигиозных устремлений, "удерживая" трансцендентное в пределах национальных границ и делая его объектом одновременной религиозной и политической преданности. Реализация американской нации приведет, надеялся Кроли, к более просвещенному сознанию, фактической эволюции человеческой природы, к совершенному человечеству, которое будет создано новым национализмом. Под влиянием Огюста Конта Кроли представлял себе замену старых сектантских верований национальной "Религией человечества", первые церкви которой будут созданы через новую и очищенную форму национальной идентичности. Примерно в это же время, в 1892 году, христианский социалист Фрэнсис Беллами опубликовал "Клятву верности", надеясь и стремясь объединить лояльность и обязательства людей перед нацией и отказаться от приходской идентичности, которая ранее определяла идентичность граждан Соединенных Штатов, и вместо этого открыть новое "кредо" новой национальной церкви.

Стремление к своего рода гражданско-религиозной преданности неизбежно требовало и привело к ослаблению множества субнациональных гражданских ассоциаций и практик, в которых большинство людей практиковало "искусство ассоциации", как его описал Токвиль. Для того чтобы воспринимать себя в первую очередь как