Вот такие непростые вопросы освещал в шифропереписке резидент «Омеги» – «Морис». Разумеется, содержание этих шифрограмм докладывалось Правительству СССР, и в первую очередь И. Сталину.

В одной из своих записок, основанной на архивном материале, капитан 1-го ранга в отставке Виктор Любимов подчеркивал: «Рискну высказать предположение, что информация о сепаратных переговорах между представителями США и Германии в конце войны была получена не от мифического Штирлица, а от резидентуры “Мориса”, имевшей свои источники в разведуправлении армии США».

Невольным подтверждением этого факта может стать письмо Льву Сергееву от «Директора» – начальника Разведуправления генерала Ивана Ильичева: «Вашим сообщениям мы придаем большое значение. Продолжайте работу по подбору новых людей, имеющих доступ к ценным сведениям. В Москве, в Большом Доме (т. е. в Кремле. – Авт.), знают о вас и вашей работе».

…В жизни Льва Сергеева многое было неординарным. Да и сам он как человек, безусловно, талантливый, успешный, не мог не вызывать у некоторых своих коллег зависти. Трудоголик, готовый работать сутками, резидент Сергеев был требователен, а нередко и жесток к другим. Это, разумеется, далеко не всем нравилось.

А некоторых жгло нестерпимое желание подставить ножку Льву Александровичу. Так и появилось на свет в декабре 1943 года письмо, подписанное только инициалами. Оно, разумеется, попало к руководству отдела. Пометок офицеров Центра на нем нет, и хода ему, к счастью, не дали. Но сказать о нем, думается, надо, чтобы понять, сколь сложно работалось «Морису», когда враги, недоброжелатели были не только за океаном, на фронтах войны, но и рядом, бок о бок.

О чем писал «доброжелатель»? Да о чем пишут в таких случаях? О том, что Сергеев высокомерен и вспыльчив, не считается с людьми, афиширует себя как разведчик, болезненно переносит замечания старших, груб, придирчив, неприятен.

Вполне допускаю, что для некоторых бездельников Лев Александрович и вправду был «неприятен и придирчив». Приходилось крепко спрашивать, иных досрочно откомандировывать из мирной и вполне благополучной Америки в Советский Союз, туда, где шла война.

Что поделаешь, именно так и никак иначе воспринимал свои обязанности резидент Сергеев. Понятно, были у нас и другие разведруководители в тех же Соединенных Штатах, которые особенно своих подчиненных оперативной работой не тревожили, многого не требовали. А тут строгий, энергичный, жесткий начальник. Что и говорить, тяжко, неуютно.

Вот и созрело подметное письмо. Говорят, что автора его так и не выявили. Да и не в нем вовсе дело. Просто это еще один штрих к портрету разведчика, к пониманию той сложной и неоднозначной обстановки, в которой он вершил свои, несомненно славные, дела.

Увы, «Мориса» порой не понимали не только его коллеги, работающие в США, но и офицеры Центра, те, кто курировал резидента «Омеги» в Москве. Поступки Сергеева, его самобытность, неординарное мышление, обостренное чувство справедливости, пунктуальность воспринимались офицерами Центра не всегда с одобрением.

Вот в 1944 году Центр наградил денежной премией своего резидента. Казалось бы, прими с благодарностью. Так нет же, строптивый Лев пишет в Москву: «В условиях войны я денежных премий не принимаю». Вот так, напрямую, откровенно… Ну кому же это понравится? Стало быть, все принимают, а он не принимает.

Говорят, все дело в том, что кураторы в отделе часто менялись. Но вопросы типа: «“Доктор” уже длительное время в стране, а сколько-нибудь серьезной информации мы от него не получали», – могли вывести из равновесия любого. Ведь офицер-направленец в Москве должен знать, что у «Доктора» были совсем иные важные задачи, и никто не требовал от него информации. Да он и не мог ее дать.

Да, с годами боль притупилась, и к концу войны Лев Александрович уже не реагировал столь остро на необоснованные упреки. Хотя в июне 1943 года, когда его вновь упрекнули в «резком снижении качества материалов и темпа их добывания», «Морис» пишет письмо и просит конкретно указать Центр, в чем выражается это снижение, ибо по учетам резидентуры за последние полтора года было отправлено «более 1000 секретных документов, оценок же было получено только на два. За это же время было послано около 400 шифрограмм, из них оценено не более 15».

Это письмо попало к начальнику Разведуправления генералу Ивану Ильичеву. Разобравшись в ситуации, Ильичев наложил резолюцию: «Ругали “Мориса”, видимо, зря. Материалы от него идут хорошие. Обижаться нельзя. Дай бог, чтобы каждое хозяйство давало такие материалы. Надо составить ответ (телеграфом), где указать, что материалы очень ценные, особенно “Мастера”. Продолжайте работать».

Резолюция начальника разведки помогла на некоторое время, упреки стихли. Однако в дальнейшем несогласия, расхождения во взглядах Сергеева и офицеров Центра вновь проявились.

Были и другие обстоятельства, которые не добавляли Сергееву оптимизма и спокойствия. Долгое время он не знал, где его мать и что с ней. В 1942–1943 годах он получил всего два письма.

Справедливости ради надо признать, что в том же 1943 году «Директор» лично направил Сергееву шифрограмму, в которой сообщал, что его мать жива, здорова, ей переданы письма, продуктовый паек, оказана медицинская помощь.

По приказанию генерала Ильичева в Махачкалу, где проживала мать Льва Александровича, специально выезжал офицер, который навестил ее, вручил письма от сына и продпаек от Разведуправления.

Позже Сергееву самому с разрешения руководства разведки удалось передать посылку для матери.

В одном из писем в 1944 году Лев Александрович Сергеев с досадой и горечью напишет слова, которые, откровенно говоря, могут претендовать на то, чтобы их включили в учебники для разведчиков: «На будущее я рекомендовал бы резидентов шоферами не назначать, шоферам работу шифровальщиков не поручать и резидентам под видом “крыш” по две с лишним работы не давать».

Как раз в это время, когда «Морис» писал свои исторические слова, резидентура «Омега» выполнила все основные задания Центра по военным и политическим вопросам. По своим показателям она стала лучшей в Разведывательном управлении в период войны. Только за 9 месяцев 1944 года было добыто 2420 секретных материалов и отправлено в Москву 305 ценных шифрограмм.

Тот же капитан 1-го ранга в отставке Виктор Любимов считает, что «информационный вклад “Омеги” составил 34 % от всех резидентур американского направления».

Центр сам запросил «Мориса» высказать предложения по поводу награждения легальных сотрудников и нелегальных агентов государственными наградами Советского Союза.

«Морис» ответил, подробно обосновав каждое свое предложение. Прошло полгода, и вот в феврале 1945-го начальник Разведуправления Красной армии поздравил источников с высокими наградами.

«Мастер», «Доктор» и «Милорд» были удостоены высшей награды нашего государства – ордена Ленина, «Малыш» – ордена Красной Звезды, «Муза» – ордена «Знак Почета», «Мерлин» – медали «За боевые заслуги».