– Федя! – обрадовался директор и пожал ему руку. – Фёдор, ты сегодня молодец! Настоящий мужчина! Не растерялся на сцене. Не ударил в грязь лицом. Пожимай руку как следует. Вот так.

Мальчик стоял и терпел крепкое рукопожатие, не отвечая на похвалу. Лицо у него было серьёзное, сознающее всю важность минуты.

– Ну иди. Так что у нас там? – обернулся директор к охраннику, повторяя вопрос.

– За своими следить надо. Они у вас на чердак то и дело шастают, а не положено. С меня же потом спрос.

– На чердак? Какой такой чердак? Кто шастает? – Директор рассеянно гладил по головам малышей – те, играя, ластились к нему, висли у него на руках.

– Опечатывать надо, я давно говорю. Вызывать участкового. А то дети ведь, нехорошо.

– Погоди, Сергеич. А с чего ты взял, что это они там?

– Да там всё время кто-то ходит. И голоса. Чего говорят, не слышно, а всё-таки слышно. И музыка. Я хотел войти, да не войдёшь. Вроде не заперто, а может, и заперто, а если заперто, изнутри вроде… Непонятно.

– Всё понятно, – отмахнулся директор. – Заперто, я сам запирал. И ключ у меня. Так что не морочь себе голову. Нет там никого.

– Э, Борис Ефимыч. А рояль?

– Какой такой рояль?

– Рояль там ещё. Рояль там стоит, помните? Так вот – играют на ём. А кроме как из вашего ансамбля, кто ещё играть так может?

Борис Ефимыч слушал внимательно, на снующих вокруг него детей уже не обращал внимания, но ничего не отвечал. Как вдруг сзади на охранника, вытолкнув его на середину, налетела на полной скорости пигалица с пакетом в руках, развернулась, извинилась коротко и шагнула к директору:

– Борис Ефимыч, принесла, вот!

Следом, смеясь, вбежал Тимофей, видимо, он за пигалицей и гнался, но увидел охранника, постарался проглотить смех и остановился у стены.

– Вот ещё явление! – сразу переключил на них внимание Борис Ефимыч. – Это что за такие господа? Ира, – обратился он строго. – Красотуля. Ты красотуля?

– Борис Ефимыч, а почему вы сегодня в платье были? – не отреагировала Ира на комплимент.

– Я? В платье? Когда?

– На концерте. На вас длинное было в клетку. А под низо́м – штаны.

– Под низо́м? – переспросил Борис Ефимович. – Ты уверена?

Тимофей дёрнул Иру за руку.

– Дура, это не платье, – прошипел сквозь зубы. – Это рубаха.

– Какая ещё рубаха! Я разве не вижу?

– Рубаха как рубаха. Длинная. Раньше так носили.

– Скажи мне лучше, Ира, вот что, – директор сделал вид, что не слышит обсуждения средневековой моды. – Ты когда играешь, о чём думаешь?

– Чего? – не поняла Ира.

– Ты когда на сцене играешь, ты балдеешь. Посмотрите на меня, какая я сегодня красотуля, какая на мне лента, а какой сарафан. Так?

Ира фыркнула в рукав. Мальчишки смеялись.

– А ты не должна балдеть. Балдеть должны слушатели, они за этим пришли. А ты должна думать. И думать о чём? Что тебе делать дальше. А то ты первые два куплета сыграла, а дальше чего? Забыла.

– Забыла, – без тени смущения согласилась Ира.

– Хорошо Борис Ефимыч был рядом. А если его не будет? Чего глядишь? Поняла?

– Поняла.

– Ну, ничего. Я сейчас одной девочке совет дал, как самооценку поднимать. Хочешь, тебя тоже научу? Иди к зеркалу.

Ира послушно подошла к зеркалу.

– Глядишь?

– Гляжу.

– Гляди. Там сегодня такую красивую девочку показывают.

– Борис Ефимыч! – вспыхнула Ира и шасть к двери.

Директор смеялся, так со смехом и обернулся к охраннику.

– Так что, говоришь?.. А, да. Ну, что это именно мои – не доказано. Но проверить надо, согласен.

– Не проверить. Чего там проверять? Опечатывать надо, – мрачно сказал охранник. – Полицию вызывать и опечатывать. А то мало ли, вдруг там наркотиками торгуют…

Это подействовало: Борис Ефимыч помрачнел, стал вдруг серьёзным. Но тут из-за спины охранника снова вынырнула Ира, которая никуда не ушла, а так и стояла с Федей и Тимофеем.

– Не наркотиками, ничего не наркотиками! Там сертификаты выдают! На счастье!

– Ира! – крикнули сразу все, и мальчишки, и директор.

– Ну что Ира, что Ира? Я же правду говорю!

– Она всё выдумала, Борис Ефимыч! – вступил Тимофей. – Ничего там не выдают!

– А ты откуда знаешь? – развернулась к нему Ира.

– А ты откуда знаешь? – спросил Борис Ефимыч.

– Так я же там была! Мы же вместе там были!

– Вот дура! – поморщился Федя.

– И нечего меня ругать! – обиделась Ира. – Борис Ефимыч, чего он меня ругает? Мы вместе там были, и чего? Мы же вам сразу и говорили: там ремонт сделали, люди сидят. Директор такой красивый.

– Ах, офис! Как же я мог забыть! – Директор звонко хлопнул себя ладонью по лбу.

– Мозги вышибете, Борис Ефимыч, – захихикал Тимофей.

– Ну, конечно. Они же говорили. Там аренда, Сергеич. Я забыл.

– Ничего не понимаю. – Охранник обалдело крутил головой. – Какая аренда? Какой офис?

– Какая аренда – сам не знаю, дети говорили. Я не ходил, не проверял. Не до того мне.

– Как не до того, Борис Ефимыч? – изумился охранник. – Ваша же школа! Кто сдать помещение может в обход вас?

– И правда, – озадачился Борис Ефимыч, и лицо его стало ещё более суровым. Эта мысль раньше ему в голову не приходила. – Как-то я это… совсем упустил. Сергеич, ты прав. Надо разбираться.

– Так что, полицию вызывать?

– Полицию, полицию! – радостно запрыгала Ира на одной ноге.

– Цыц! – одёрнул её Тимофей. По лицу директора он уже понимал, что дело серьёзное.

– Нет. Подождём с полицией. Сперва надо самим разобраться. Пойдём.

И они все вместе – дети не захотели остаться – вышли из кабинета, обошли здание, поднялись по лестнице.

Дверь на чердак, конечно, была заперта. Борис Ефимович отпер своим ключом.

Все остановились на пороге.

– Ну во-от, – не скрывая разочарования, протянула Ира.

– Ничего не понимаю, – проговорил охранник.

Чердак был большой. Солнце било в немытые сто лет окна. Оно точило пыль, замысловато играло тенями на остатках печных труб, разбитом рояле, грудах нот, битых стульях, просевшем диване… Валялись обрывки старых газет, мотки проволоки. Всё как обычно.

Впрочем, нет, не всё.

На единственной уцелевшей штукатуренной стене был нарисован гигантский варган. Солнце косо падало как раз в это место, выхватывая его с фотографической чёткостью. Нарисован был углём, мастерски. Заметив рисунок, Ира ахнула, выскочила на середину чердака и застыла перед рисунком.