весь пепел, оставшийся после казни Девы, был выброшен в реку для того, «чтобы от него не могло воспоследовать никакого колдовства»[1125]. Ту же информацию сообщал анонимный автор «Хроники францисканцев»[1126]. Иными словами, сердце Жанны, не сгоревшее из-за отравления, вполне могло рассматриваться современниками как сильный амулет для наведения (или снятия) порчи[1127].

Таким образом, вопрос о том, как трактовалась история о сердце Орлеанской Девы во Франции XV в., действительно остается открытым. Отсутствие устойчивой традиции в интерпретации данного сюжета тем не менее интересно уже само по себе, поскольку дает нам в руки любопытный (и весьма надежный) ключ к пониманию того, как «прочитывалась» история Жанны д'Арк позднее, уже в Новое время. Отношение к этому эпизоду последующих поколений авторов, писавших о французской героине, выступает своеобразным маркером их политических, религиозных и моральнонравственных представлений.

* * *

Следует отметить, что на рубеже XV–XVI вв. о несгоревшем сердце Жанны д'Арк упоминалось по-прежнему весьма нечасто. Связано это было, по-видимому, с тем, что, как и во второй половине XV в., французские авторы еще плохо были знакомы с материалами процесса по реабилитации 1455–1456 гг. Только в 1516 г. Валеран де Варан, по его собственным словам, работавший с материалами этого дела[1128], включил данный сюжет в свою поэму, посвященную Орлеанской Деве. Для него подобное завершение казни девушки являлось очевидным «чудом», однако подробно он на данном событии не останавливался[1129].

Сочинение В. де Варана стало одним из основных источников знаний французов о несгоревшем сердце Жанны д'Арк в XVI в., хотя упоминалось о нем еще у двух авторов: в стихотворной трагедии Фронтона дю Дюка 1581 г. и в «Истории Жанны Орлеанской Девы» Леона Триппо 1583 г. Дю Дюк, сделавший основной упор на обвинении Жанны в колдовстве, писал, что англичане в конце концов признали девушку ведьмой, вот почему они и приговорили ее к казни через сожжение. Тем не менее, поскольку сердце ее не сгорело, а из пламени вылетел голубь, следовало, по мнению автора, признать, что она была невиновна, о чем, собственно, и свидетельствовали эти два «чуда»[1130]. Что же касается сочинения Леона Триппо, то он не только цитировал оригинальный фрагмент поэмы Валерана де Варана, посвященный сердцу Девы, но и давал свой собственный перевод с латыни на французский. При этом перевод являлся не дословным, но весьма вольным: чудо несгоревшего сердца приравнивалось Триппо к доказательству святости его героини, хотя сам В. де Варан воздерживался от столь однозначного вывода, упоминая лишь о «набожности» девушки[1131].

Тем не менее именно такая интерпретация истории о несгоревшем сердце Жанны д'Арк оказалась воспринята и усилена в XVII в., особенно в первой его половине, когда в связи с католическим Возрождением и политикой кардинала Ришелье фигура Орлеанской Девы заняла одно из первых мест в пантеоне французских героев — помощников королевской власти и когда ее самым серьезным образом пытались превратить в национальную святую[1132].

Наиболее показательным с этой точки зрения можно считать сочинение Рене де Серизье 1639 г., в котором подробно рассматривались все возможные объяснения того, почему сердце Жанны не сгорело в пламени костра. Это могли быть и «естественные» причины, например удар молнии, после которого, по мнению Тертуллиана, сердце человека оказывалось невосприимчивым к огню, или отравление, как в случае с Германиком, о котором Серизье также упоминал. Кроме того, нетронутое сердце могло служить признаком невиновности Девы[1133], однако сам автор придерживался той точки зрения, что сердце Жанны д'Арк было преисполнено любви к Богу, и именно это чувство не дало ему сгореть[1134].

Вслед за Рене де Серизье данную трактовку событий подхватили и другие авторы XVII в. Так, аббат Франсуа д'Обиньяк в 1642 г. объяснял читателям своей «Орлеанской Девы», что такую милость, как оставшееся нетронутым после казни сердце, Жанна получила Свыше, а потому следует воспринимать данное чудо как Божественное деяние[1135]. Франсуа де Мезере, в 1646 г. по заказу кардинала Ришелье составившему «Историю Франции», несгоревшее сердце девушки представлялось «столь драгоценной вещью», то есть реликвией, что огонь «не посмел ее тронуть»[1136]. Ту же идею в 1646–1648 гг. развивала в переписке с секретарем французской Академии Валантеном Конраром и протестанткой Марией дю Мулен известная писательница Мадлен де Скюдери, которая саму казнь Жанны воспринимала как признак ее мученичества и святости[1137]. О том же сообщал в 1647 г. и Вюльсон де ла Коломбьер: «священная и вечная память» (sa memoire sacrée et eternelle), которую хранили о девушке французские короли, объяснялась, по мнению автора, не только ее военными подвигами, но и исключительными обстоятельствами гибели[1138]. В подобном ключе выстраивала повествование и Жакетт Гийом, включившая историю Жанны д'Арк в свой сборник жизнеописаний знаменитых дам 1665 г. Для нее несгоревшее сердце Девы являлось «святилищем ее добродетели» (sanctuaire de sa vertu), чудом и наиболее ярким свидетельством жизни, посвященной Богу[1139].

Своеобразный итог традиции XVII в. в интерпретации данного сюжета подводил панегирик отца-ораторианца Жан-Франсуа Сено, произнесенный в честь Девы в Орлеане в 1672 г. в рамках очередного ежегодного праздника, посвященного снятию английской осады с города 8 мая 1429 г. С точки зрения проповедника, не тронутое огнем сердце девушки следовало рассматривать как достаточное основание для причисления ее к сонму святых[1140]. Французской церкви, которая, как отмечал Сено, уже включила имя Жанны д'Арк в свой мартиролог[1141], надлежало сделать последний шаг в этом направлении и официально ее канонизировать[1142].

Казалось бы, к концу XVII в. проблема с несгоревшим сердцем была полностью решена, и оно окончательно превратилось в признак святости Жанны д'Арк. Однако наступило XVIII столетие, эпоха Просвещения, время скепсиса и сомнений — прежде всего, в самой возможности Божественного вмешательства в дела людей[1143]. И легенда о сердце Орлеанской Девы — как и многие другие вымышленные элементы ее эпопеи — была подвергнута рациональной критике.

Уже в 1683 г. Луи Морери в «Большом историческом словаре» писал о том, что не тронутое огнем сердце Жанны, а также голубя, якобы вылетевшего из пламени костра, «многие полагают» признаками ее невиновности и чистоты. И все же, замечал он далее, возможна совершенно иная трактовка данного сюжета, который напоминает историю Германика, а потому следует рассматривать данное «чудо» всего лишь как следствие отравления девушки накануне смерти[1144]. Те же сомнения посещали в середине XVIII в. и Франсуа Гайо де Питаваля, вслед за Фронтоном дю Дюком полагавшего вылетевшего из огня голубя «каким-то обманом» (quelque supercherie), а оставшееся нетронутым сердце — скорее, признаком невиновности, нежели Божественным чудом[1145]. Еще