Наполеон хотел вынудить императора Александра смириться с волей Франции. «Я считаю, что альянс с Россией был бы очень выгодным, если бы она не была столь своенравной и если бы молено было хоть в чём-то положиться на этот двор», — писал он Талейрану.

Летом, точнее 14 июня 1807 года, Наполеон окончательно добил Беннигсена в битве под Фридландом, занял последнюю прусскую крепость Кёнигсберг. Александру I ничего не осталось, как пойти на переговоры. Находясь в Мемеле у прусского короля, Александр I послал начальника одной из дивизий князя Лобанова-Ростовского к императору французов с наказом: «Скажите Наполеону, что союз между Францией и Россией был предметом моих желаний и что я уверен, что он один может обеспечить счастие и спокойствие на земле. Совершенно новая система должна заменить существовавшую доселе, и я льщу себя надеждой, что мы быстро поладим с императором Наполеоном, так как будем договариваться без посредников. Прочный мир может быть заключён между нами в несколько дней!..»

Бонапарт любезно принял Лобанова, оставил обедать, а потом, указав на реку Вислу на карте, сказал: «Вот раздел между нашими двумя империями. Ваш повелитель должен властвовать с одной стороны, я с другой». Он послал своих сапёров на реку Неман, которые построили два плавучих павильона, похожих на купальни. Один большой, другой поменьше. На большем, со стороны, обращённой к правому берегу, означили зелёную литеру «А», а на том, что глядел в сторону левобережья, — литеру «N».

Утром 25 июня 1807 года царь Александр I и прусский король Фридрих-Вильгельм в сопровождении нескольких генералов и адъютантов выехали из городка Тильзита. У одинокой мызы король со штабом спешились и стали ждать возвращения своего союзника. Александр со свитой двинулся дальше к Неману, разделявшему тогда Россию и Пруссию. Высокий, стройный Александр в парадном мундире Преображенского полка, в шляпе с большим плюмажем, тесных лосинах, начищенных ботфортах вместе с братом Константином, генералом Беннигсеном, министром иностранных дел бароном Будбергом и двумя генерал-адъютантами подошёл к небольшой барке с французскими гребцами, увидел широкий плот посреди реки. Он, наследственный монарх, государь по крови, повелитель милостью Божьей, перед встречей с императором французов — узурпатором и выскочкой — старался казаться спокойным, не выказывал уязвлённого самолюбия.

До русского берега донёсся гул: это французские солдаты Старой гвардии приветствовали своего кумира. Наполеон скакал впереди разряженной свиты. Александр и приближённые расселись по местам, гребцы взмахнули вёслами. Обе барки причалили почти одновременно, но нескольких секунд хватило Наполеону, чтобы пересечь плот и подать руку Александру, помогая ему сойти с барки. Обнявшись, они вошли в малый павильон. Свитские остались на плоту — русские и французы, — знакомясь и разговаривая между собою.

Через два часа беседы с глазу на глаз императоры вышли, весьма довольные друг другом. Царь сел в свою лодку, на берегу ему подвели коня, и он поскакал к поджидавшему его на мызе прусскому королю.

Вместе с другими русскими генералами в свите Александра находился атаман Войска Донского Матвей Иванович Платов. Во время первой встречи, когда царь представлял их, Наполеон только бросил на него быстрый взгляд и стремительно прошёл мимо, не сказав ни единого слова приветствия.

— Не знаю, отчего я таким страшным показался императору, вроде ничем не разнюсь от других людей, — притворно недоумевал атаман, хотя знал, что его донцы доставляли немало хлопот французам.

В другой раз на генеральном смотре русских войск в присутствии обоих императоров и короля прусского Платов прямо-таки не сводил взгляда с французского монарха. Это заметил один из наполеоновских маршалов. Подъехав к Матвею Ивановичу с переводчиком, он спросил:

— Конечно, атаману нравится великий Бонапарт, раз он так пристально смотрит на него?

— Я смотрю на его лошадь. Весьма хочу отгадать, какой она породы: персидской, арабской, а может, египетской или какой другой нации, — ответил прямодушный Платов.

Нескольких русских генералов Наполеон решил наградить орденом Почётного легиона, отказался только Платов:

— За что ему меня награждать? Я ему не служил и служить не буду...

За джигитовку и умение мастерски стрелять из лука изумлённый Наполеон всё же подарил ему табакерку, осыпанную дорогими камнями, и с собственным портретом. Донскому атаману она пришлась по душе. Когда в апреле 1814 года Наполеон отрёкся от престола, Платов заменил на табакерке изображение императора на «приличный антик» и носил этот подарок до самой смерти.

Одиннадцать дней шли переговоры. За блеском парадов и обедов, пьянящей мишурой балов, обменами тостами и орденами скрывалась главная цель — присоединение России к континентальной блокаде, направленной на удушение Англии. Это было выгодно Наполеону, но никак не русским купцам и помещикам, которые до этого активно торговали с Англией, пополняя казну государства. Русские не могли примириться с мыслью, что опаснейший враг, погубивший десятки тысяч солдат, вдруг стал союзником. В Петербурге Наполеона давно считали антихристом, а Беннигсена, возглавлявшего «мирную партию», воспринимали как предателя. Тильзит вызвал глубокое возмущение в русском обществе. Это понимали и далёкие от высших сфер люди. За них высказался тот же Денис Давыдов, служивший в ту пору в лейб-гвардии: «Общество французов нам ни к чему не служило, ни один из нас не искал не только дружбы, но даже знакомств ни с одним из них, невзирая на их старания, вследствие тайного приказа Наполеона привлекать нас всякого рода приветствиями и вежливостью. За приветливость и вежливость мы платили приветствиями и вежливостью — и всё тут. 1812 год стоял уже посреди нас, русских, со своим штыком в крови по дуло, со своим ножом в крови по локоть».

А далеко на юге, в Дарданеллах и Эгейском море, била турок русская эскадра Дмитрия Николаевича Сенявина. За несколько дней до Тильзита она настигла неприятельский флот около полуострова Афон. Неспокойно было на сердце у моряков — как бы турки не ушли. Но турки приняли бой. Они открыли огонь с дальней дистанции, что было признаком вялости духа. Русские же, не отвечая, приближались с великим терпением. Они не показывали, что у них артиллерия хуже: то был признак бодрости духа — драться вблизи! По свидетельству мичмана Захара Панафидина, впоследствии известного кругосветного морехода, «стремительная атака наша была ужасна». В азартной сумятице сражения, гудевшего, как таёжный пожар, как-то позабылся наказ адмирала: срезать огнём мачты и паруса, тем самым «обезноживая» противника. Даже многоопытный адмирал Алексей Самуилович Грейг, изголодавшийся по настоящей баталии, бросался то на одного, то на другого неприятеля, не довершая погибели каждого.

Убегая, турки бросили отставший линейный корабль «Седель-Бахри» («Оплот моря»). Его догнав брат Петра Михайловича Рожнова Андрей Рожнов на корабле «Селафаил». Уже опустилась ночь, горели звёзды, светила луна.

— Аман, аман! — завопили турки, прося пощады.

На «Седель-Бахри» держал свой флаг адмирал Бекир-бей. Но там же были и русские. Их, почти нагих, приковали тяжёлыми цепями к пушкам и принудили палить по своим соотечественникам. Янычары с плетьми следили за их действиями. Это были несчастные с погибшего у албанских берегов корвета «Флора».