какие-то нехорошие лезут в голову, — ответил я ему. — На душе как-то тягостно». «И в чем же заключается тягость твоя душевная, доложи-ка мне?». Тут я начал ему объяснять: «Вот я умру и ведь больше никогда, никогда не возвращусь на эту землю. И чем я больше об этом думаю, тем страшнее становится мне. Ведь никогда, никогда я больше, понимаешь, никогда не увижу этот мир, который мне до боли душевной дорог. Спрашивается, для чего же я рождался на этот свет и жил, чтобы умереть. И все? Строки поэта Василия Федорова меня не устраивают: «Ты не дивись, что ты умрешь. Дивись тому, что ты живешь!».

Виктор Кириллович мне на это с таким равнодушием ответил, что меня поразило: «Ты рожден на этот свет и живешь, чтобы оставить после себя потомство! Это, во-первых. И, во-вторых, оставить хоть что-нибудь, хоть капельку из своих трудов праведных. Полезного, нужного людям. Я понимаю, для этого нас создал Бог. А о том, что тебе страшно, — не думай. Гляди на вещи просто. А то так себя и в могилу загонишь».

И тут я ему пооткровенничал: «Виктор, я и вправду, наверное, умру скоро». «Нет, я вперед тебя умру». «Нет, Виктор, я умру вперед тебя». «Нет, нет, — начал пояснять он мне, — у меня была серьезная операция, я вперед тебя умру». «Я тебе говорю, что я вперед тебя умру, — не унимался я. — Мне и сны стали страшные сниться, и сердце начало барахлить». «Ну, ладно, — усмехаясь, согласился он, — пускай вначале ты, потом я, — только от этого все равно белый свет не изменится». Должен заметить, что Виктор Кириллович, уже больной, в своей квартире при супруге Галине Даниловне о смерти рассуждал просто, как о переходе в другой мир.

Я совсем выпустил из виду, как Виктор Кириллович загорался, когда я ему рассказывал случаи из своей рабочей жизни. Он готов был тогда на полном серьезе бежать и завтра же устраиваться к нам на завод, хоть разнорабочим. Но такое желание у него быстро гасло.

Один раз я ему рассказывал, как в детстве-отрочестве, прочитав книгу «Остров сокровищ», учился метать ножи. «И у меня это было», — ответил он. И один мой любимый автоматически раскладывающийся нож, подаренный мне племянником, так и выпросил. Когда нож складывался, получалась красивая дамская ножка. Я думал, Кумакшев этот нож будет хранить вечно, но через месяц, два ли, он отдал его другому человеку, какому-то приятелю.

А перед этим он разглядывал в нашей квартире разные сувениры, и ему понравились морская раковина и морской коралл, которые мне привез мой друг Анатолий Алексеев с Атлантики, где когда-то рыбачил. Еще будучи студентом ГИИВТа. И я их Кумакшеву с удовольствием отдал. Ведь сколько он передавал мне книг! Которые до сих пор у меня лежат в шкафу вместе с его поделкой «Глухарь на сосне».

Галина Даниловна недавно сказала мне, что и коралл, и ракушка у них сохранены. Находятся в той самой квартире Кузнечихинского микрорайона, где они раньше с Виктором жили, а теперь занимает их дочь уже со своей семьей. Вот так! Годы-то как летят.

От Галины Даниловны, этой славной, интеллигентной женщины, у меня остались книги: «Литература и теория» П.В. Палиевского и «Слово и культура» Осипа Мандельштама. Она мне их подарила в память о Викторе Кирилловиче.

Я здесь уже упоминал, что Виктор Кириллович всегда слушал меня с большим вниманием. Когда я пришел к нему 25 января, уже к тяжелобольному, Галина Даниловна на время оставила нас, чтобы мы с ним поговорили. И я тихо начал ему рассказывать о своем житье-бытье. Виктор Кириллович сразу напрягся весь, голову подвинул к краю подушки, ближе ко мне, боясь пропустить слово. Спросил насчет стихов. Я прочитал ему несколько стихотворений. Одно давнее, написанное мной во время моей болезни. Он взял у меня его, перечитал:

Ни надежды, ни веры, ни мочи.

Затухают земные огни.

Досыпаю последние ночи.

Доживаю последние дни.

Смерть все ближе. Я вижу воочью —

Отбирает последнюю мысль.

Предъявляет свои полномочия

На мою одинокую жизнь.

И теперь ни воды мне, ни хлеба.

Истекает назначенный срок.

Приближается светлое небо.

Исчезает земля из-под ног.

И с боку написал: «Хорошо, но лучше не надо…».

Не верилось, что Виктор Кириллович через три дня умрет. Казалось, ну, поболеет, как со всеми нами бывает, и выздоровеет.

Но его 28-го января 1997 г. не стало.

Одного месяца не дожил до 62 лет. А это еще далеко не старость. У него было все впереди. Семь стихотворных сборников (и кроме них, — два детских) — это не предел для его возраста и таланта.

Последние годы он вел поэтическую студию при Союзе писателей. Был таким человеком, что к нему тянулись все: от рабочего до профессора. И со всеми находил общий язык. Но, когда оппонент в чем-то не соглашался с ним и, не дай Бог, лукавил, Виктор Кириллович, чтобы пояснить истину, терпеливо выслушивал и начинал заново доказывать, но уже с фразы: «Давай без дураков!».

Я за всю свою жизнь ни разу не слышал, чтобы Виктор Кириллович кого-то ругал или как-то изругался. Он делал что-то подобие ругани мимикой и шевелением губ. В таких случаях меня всегда разбирал смех, потому что глядеть на него было забавно.

И о женщинах он говорил только хорошее. Это был настоящий джентльмен. Он однажды рассказывал, как германская киноактриса Марлен Дитрих, чтобы отблагодарить Константина Паустовского за его произведения, любимые ею, встала перед ним на колени.

Я вспомнил этот случай в день похорон Виктора Кумакшева. Перед выносом тела покойного, примерно за полчаса, вышла из квартиры Кумакшевых в коридор, заполненный людьми, божественной красоты женщина, молодая поэтесса, ученица Виктора Кирилловича, еще очень мало известная читателю. Она показалась нам провидением. Мы стояли: Анатолий Алексеев, Александр Колесов и я. От подавленного горя, с невидящими от слез глазами, она захлебывающимся шепотом спросила нас, показав на чужую квартиру: «Через эту дверь выйти можно?». Мы ей сразу же все трое ответили: «Это чужая квартира! Идите вот в эту дверь!». И показали на выход. Чувствовалось, что смерть поэта до глубины души потрясла ее. Через какое-то мгновение она исчезла из наших глаз.

Потом, когда я пришел домой, Колесов позвонил мне по телефону и сказал: «Та божественная женщина вдохновила меня написать стихотворение на смерть Виктора Кирилловича». И прочитал. Я тогда про себя отметил, если такая женщина горько плакала