в раздевалку. Деньги на подстрижку взял в руки, а остальные оставил в кармане пальто. Когда подстригся, поспешил в магазин за той самой самопишущей ручкой. По дороге сунул руку в карман и остолбенел — денег в нем не оказалось ни рубля. Я до сих пор помню ту женщину, которая при выдаче пальто прятала от меня глаза. Мать рассказывала, что и в городе есть семьи, которые перебиваются с копейки на копейку. И мне было жалко гардеробщицу, чтобы вернуться и потребовать с нее украденные деньги. Когда я нес охапку отростков, мне за шиворот попадали иголки от малины и сухой коры, от вишен и слив, но я не чувствовал ни боли, ни усталости. Я был заворожен мечтой о самопишущей авторучке. А тут моя мечта разбилась вдребезги. Я почувствовал страшную усталость. Домой пришел с тяжелым сердцем. Мать сразу догадалась и сказала: «Не надо было варежку-то разевать». Больше я отростки продавать никогда не ходил.

Жили в ту пору в деревне небогато, но все же корову держали многие. Стадо было большое. На лето нанимали двух пастухов. За пастьбу расплачивались с ними зерном, картошкой или деньгами. Кормили их каждый день сами хозяева по очереди. В полдень в избу приходил один из пастухов. Сам отобедав, он затем уносил приготовленный хозяйкой обед второму пастуху на пастбище. На ужин, после пастьбы, приходили оба. Обычно для них приготавливали мясные суп и картошку, а на третье — чай или компот. Кроме прочего, мать пекла еще пироги с зеленым луком и картошкой. Она всегда из последних сил старалась угодить пастухам, потому что, если узнавали в деревне, какая хозяйка их плохо накормит, бабы перемывали той бедняжке все косточки. Мы, дети, всегда надеялись, что и нам после пастухов перепадет что-нибудь из вкусненького, и с нетерпением ждали этого дня.

После смерти отца старшая сестра, окончив шесть классов, была вынуждена оставить школу. Стала в колхозе помогать матери, не отставая от нее. Увидев это, бригадир дал сестре отдельную норму.

Зимой в хранилище перебирали картошку, плели из соломы маты, предназначавшиеся для укрытия овощей от холода. Летом жали серпом рожь, рыхлили и пололи километровые боровки (грядки) огурцов. Поливали их. Председатель колхоза подбадривал: «Товарищи колхозники, Родина вас не забудет». И колхозники работали не покладая рук.

Несмотря на тяжелый труд, старшая сестра Тамара сочиняла озорные частушки и вечерами на гулянье их пела. Очень любила цветы, разговаривала с ними как с живыми существами. Помню, однажды под вечер, узнав от бригадира, что завтра будет сенокос, она собрала своих подруг, и они пошли на луг прощаться с цветами. Наклонялись к ним, целовали их и плакали по-настоящему.

В нашей родне, кроме старшей сестры, сочиняли стихи-частушки отец и оба деда. Деда по материнской линии прозвали Демьяном Бедным, а по отцовской — Пушкиным. Поэтому в деревне нас и звали Пушкиными. Когда спустя многие годы я собирал документы для получения пенсии, то Молостова Евгения Павловича в колхозных списках не нашли. Там значился Женя Пушкин. В нынешнем году, в Троицу, заходил в свою деревню и услышал, как в мой адрес один парень сказал: «Пушкин-2 идет».

У нас посреди деревни, где теперь находится памятник ветеранам Великой Отечественной войны, раньше стояла пожарка (деревенское депо). Это обыкновенный сарай, и в нем на телеге размещали деревянную бочку, залитую водой на случай пожара. Но когда пожар возникал и открывали этот сарай, чтобы впрячь лошадь в телегу, то бочку всегда находили непригодной. То ли зимой распирало от мороза, то ли летом она рассыхалась от жары. Поэтому людям приходилось воду таскать ведрами из своих домашних бочек, стоящих под стеками с крыши. Но после пожара мужики, видимо, по привычке, а может, для собственного успокоения, вновь приобретали бочку, заливали ее водой и закрывали сарай до следующего пожара.

Рядом с пожаркой стояла вышка. На ней висел колокол. Заметив пожар, в него и били, сообщая селянам о случившейся беде. Еще с нее наш сосед, дедушка Иван Жучков, звонил в полдень. Колхозники по этому сигналу заканчивали работу на полях, а дома — сверяли свои настенные часы.

Теперь в наше цивилизованное время деревенских жителей трудно отличить от городских. Время уже не то. У нас, например, еще в советское время город разросся почти до деревни. Кузнечихинский микрорайон стоит в трех километрах.

Да вот беда — новая власть наступила. Демократическая. Колхоз развалился. Дети ходят учиться в город. Зато траву теперь косить не запрещают никому. Только коров в деревне почти никто не держит. Отучили за много лет.

14.06.2004

На улице Рождественской

Отрывок из воспоминаний

На Рождественской улице (бывшей Маяковской) Нижнего Новгорода, во дворе дома № 16, когда-то располагалась хорошая организация — артель «Гармония». В ней работали несколько парней из нашей деревни. В том числе и я. Помог мне туда устроиться Паша Золин. Среднего роста, крепкий, красивый, с русыми кудрявыми волосами. Он был на три года старше меня. Работал там по настройке голосов. Мы с ним оба были гармонистами, поэтому дружили, несмотря на разницу в возрасте.

Как только я окончил семилетку в 1951 г., он сразу же предложил идти к ним работать, зная, что отец у нас рано умер. Матери с нами пятерыми в эти послевоенные годы тяжело было.

В отделе кадров мне сказали: «Мы тебя возьмем учеником. Но нам нужна справка, что тебя колхоз отпускает. А потом тебе придется ехать в “Промстрахкассу”, в нашу вышестоящую организацию, чтобы она не воспрепятствовала. Ведь тебе еще шестнадцати нет».

Услыхав такое, на душе моей стало неприятно. Дадут ли мне такие документы? Паша Золин ободрил меня: «Не беспокойся. Мы и колхоз обманем, и эту “Промстрахкассу”».

Наученный Пашей, я пришел в колхозную контору и спросил у председателя справку, пояснив ему, что иду в город учиться, твердо зная, что работать в город меня не отпустят. Председатель колхоза поинтересовался: «А на что ты будешь жить?» Я ответил: «Как-нибудь проживу». И он выдал мне справку — «на учебу». А в «Промстрахкассу» Паша Золин сам ходил за меня. Номер у него прошел блестяще.

Когда я, собрав необходимые документы, явился к начальнику отдела кадров артели «Гармония», он мне сказал: «Тебе же колхоз выдал справку для учебы». Я, сделав вид, что тогда не понял его, заявил: «Так вы сами говорили, что берете меня учеником. То есть учиться». Начальник отдела кадров поверил в мою наивность, согласился, принял.

Поставили меня учеником к столяру-мастеру изготовлять резонаторы. Я быстро усвоил