И она ответила:

— Спасибо, замечательно.

У него были руки архитектора — этой профессией он занимался в мирное время. От сражений он был весьма далек: став геодезистом инженерных войск, корпел над картами, фотографиями и прочими материалами, не ожидая, что его призовут в действующую армию, где придется брести под обстрелом в грязной, маслянистой, кровавой морской воде. (Он все-таки рассказал об этом немного подробнее.)

Хотя бомбардировки были сущим кошмаром, он считал, что из них потом извлекут некоторую пользу. В будущее он смотрел с надеждой (в отличие от Хью и Крайтона). Взять хотя бы эти трущобы, говорил он. Вулидж, Ламбет и Лаймхаус рушатся на глазах, после войны их придется отстраивать заново. Это приведет к созданию чистых, современных домов со всеми удобствами — на месте викторианских лачуг поднимутся башни из стекла и стали, устремленные к чистому небу. «Своего рода Сан-Джиминьяно будущего».{83}

Урсулу не убеждала эта картина модернистских башен; будь ее воля, она бы спланировала для будущего города-сады из небольших уютных домов с прилегающими участками.

— Консерваторша до мозга костей, — подтрунивал Ральф.

Впрочем, он и сам любил старый Лондон («Какой же архитектор к нему равнодушен?»): соборы Кристофера Рена,{84} величественные особняки, прекрасные общественные здания — «камни Лондона», говорил он. Раза два в неделю он дежурил по ночам у собора Святого Павла, где собиралась целая команда, готовая «в случае необходимости» подняться на верхотуру, чтобы тушить зажигательные бомбы. Этот собор — ловушка, говорил он: старая древесина, повсюду свинец, плоские перекрытия, множество лестниц и темных потайных углов. В противопожарную команду он записался по объявлению в журнале Королевского архитектурного института: архитекторов призывали вступать в отряды гражданской обороны, поскольку они «разбиралась в планировке зданий и прочем».

— Если от нас что и потребуется, так это прыткость, — сказал он; Урсула не поняла, как он, со своей хромотой, рассчитывает проявить прыткость.

Ей представлялось, как он, окруженный пламенем, карабкается по всем этим лестницам и врывается в темные потайные углы. Но дежурства проходили довольно спокойно: люди играли в шахматы и вели долгие беседы на философские и религиозные темы. В ее представлении Ральфу это подходило как нельзя лучше.

Совсем недавно они с ним в ужасе наблюдали, как горит Холланд-Хаус.{85} Перед этим они побывали на Мелбери-роуд, где совершили набег на винный погреб.

— Живи у меня, — невзначай предложила Иззи перед отъездом в Америку. — Могу назначить тебя смотрительницей дома. Здесь ты будешь в безопасности. Вряд ли немцы станут бомбить Холланд-парк.

Урсула тогда подумала, что Иззи, наверное, переоценивает прицельность немецкого бомбометания. А если ее дом такое безопасное место, почему они с мужем торопятся унести ноги?

— Нет, спасибо, — сказала она.

Дом был слишком велик и пуст. Впрочем, ключи она все же взяла и время от времени наведывалась туда за чем-нибудь полезным. В кухонных шкафах оставались консервы, но их Урсула берегла на самый крайний случай; а еще там был богатейший винный погреб.

Вооружившись фонариками, они обследовали полки (с отъездом Иззи дом обесточили), и Урсула только что сняла с полки превосходную на вид бутылку «Петрюса» и спросила Ральфа:

— Как ты считаешь, это пойдет с картофельными оладьями и тушенкой?

И тут прогремел страшный взрыв; они решили, что бомба попала в дом, и бросились на холодный каменный пол, закрыв головы руками. Уроки Хью, полученные Урсулой во время последнего приезда в Лисью Поляну, не прошли даром. «Всегда защищай голову». Он был на фронте. Урсула порой об этом забывала. Винные бутылки с дребезгом запрыгали на полках; Урсула боялась думать, что будет, если эти бутылки «Шато Латур» и «Шато д'Икем» шрапнелью полетят на них сверху.

Выбежав на улицу, они смотрели, как Холланд-Хаус превращается в пылающий костер, как языки пламени пожирают все на своем пути, и Урсула подумала: Господи, не дай мне умереть в огне. Пусть это произойдет мгновенно, умоляю, Господи.

Она необычайно привязалась к Ральфу. В отличие от многих женщин, она не сходила с ума от любви. С Крайтоном ее постоянно дразнила мысль о любви, а с Ральфом все было проще. Опять же, не любовь, а скорее такое чувство, которое испытываешь к верной собаке (нет, ему она, конечно, этого не говорила. Некоторые — многие — люди не в состоянии понять, как глубоко можно привязаться к собаке).

Ральф зажег сигарету, и Урсула сказала:

— Гарольд говорит, курить очень вредно. Во время операций ему доводилось видеть человеческие легкие, больше похожие на нечищеный дымоход.

— Разумеется, вредно. — Ральф зажег вторую сигарету и протянул Урсуле. — Но жить под немецкими бомбежками и обстрелами еще вреднее.

— Ты когда-нибудь задумывался, — начала Урсула, — что какой-нибудь отдельно взятый случай способен изменить будущее? Например, если бы Гитлер умер при рождении, если бы младенцем его похитили и воспитали… ну, не знаю… квакеры — мир точно был бы совсем другим.

— По-твоему, квакеры способны на похищение младенца? — мягко спросил Ральф.

— Знай они, что будет дальше, могли бы на это пойти.

— Никто не знает, что будет дальше. А кроме того, он мог бы вырасти точно таким, как есть, что с квакерами, что без них. Возможно, его надо было не похитить, а убить. Ты могла бы это сделать? Могла бы застрелить ребенка? Из револьвера? Или задушить голыми руками? Хладнокровно.

Если бы знала, что это спасет Тедди, ответила про себя Урсула. И не только Тедди, а весь мир. Тедди ушел добровольцем в авиацию через день после начала войны. До этого он трудился на небольшой ферме в Саффолке. После окончания Оксфорда год проучился в сельскохозяйственном колледже и успел поработать на разных фермах и в частных угодьях по всей стране. Ему, как говорил он сам, требовалось набраться опыта, чтобы встать на ноги («Фермер?!» — ужасалась Сильви). Тедди не хотел вливаться в ряды идеалистов, зовущих вернуться назад, к земле, и ходить по колено в грязи среди тощих коров и дохлых ягнят, жалуясь на скудный урожай (с этим он, очевидно, тоже сталкивался напрямую).

Тедди по-прежнему писал стихи, и Хью сказал:

— Поэт-земледелец, а? Прямо как Вергилий. Ждем от тебя новые «Георгики».

Урсула вовсе не была уверена, что Нэнси горит желанием стать фермершей. Необыкновенная умница, в Кембридже она занималась крайне мудреными, непостижимыми вопросами математики («Абракадабра какая-то», — говорил Тедди). Но теперь его детская мечта стать летчиком вдруг оказалась совсем близко. Его послали на летные курсы в Канаду, откуда он сообщал домой, какое там изобилие продуктов и какая прекрасная погода, чем вызывал жгучую зависть Урсулы. Она мечтала, чтобы он остался там навсегда, от греха подальше.