Арбалет, Неррон. Он стóит чего угодно.

Под пальцами он уже ощущал деревянный приклад арбалета. Его коллеги по охоте за сокровищами просто лопнут от зависти. Его безобразное лицо будет красоваться на первых полосах всех газет, а князья и короли станут умолять его сослужить им службу. А вот Ониксы будут желать ему смерти, если Кмен водрузит себе на голову венцы Альбиона и Лотарингии. Они проклянут тот день и час, когда отправили пятилетнего Бастарда домой, вместо того чтобы утопить его.

Неррон оставил человекопса и работника с кухни при Луи. Слишком уж много от них шуму, да и мозгами они совсем не доросли до такого противника. Молоку-На-Губах он приказал отвязать чертовых кляч и прогнать их в лес. Было бы слишком унизительно, если бы Бесшабашный улизнул от него подобным образом.

Неррон стоял в тени деревьев, так что из-за двери сарая его не было видно. Ни глазами, способными видеть в темноте, ни кожей, черной как ночь, Бесшабашный не располагал. Но зато при нем бдела лисица, а чутье у нее не менее острое, чем у гоила.

Несколько поспешных шагов через двор. Спиной по стене хлева… Бесшабашного за дверью больше не было. Насколько гоил мог различить.

Кошки-мышки.

Он протиснулся в дверь хлева.

Тачка. Стог соломы. Хворост, связанный ведьмой для своей метлы. И, понятное дело, лисица: она может выскочить отовсюду. Неужели Бесшабашный выстрелит в него без предупреждения? Очень возможно. Хотя правила чести его, в отличие от Неррона, все же заботят. По слухам, у него довольно старомодные представления о чести, хотя сам он в этом, наверное, никогда не сознается.

Ну где же они?

На долю секунды Неррона охватило беспокойство: а вдруг они скрылись благодаря какому-нибудь очередному волшебству – но на территории темной колдуньи действовали только ее собственные чары. Одна надежда, что Лелу не даст Луи заснуть и тот прикроет, если что, вход в хлев.

В двери замешкался Водяной. Что? Никак он струхнул в темноте?

Ну, пошарь еще, дурачина!

Неррон ткнул саблей в хворост.

– А ты поднаторел в играх в прятки, как я посмотрю! – Голос шуршал, словно гранитная крошка. Сырость колодца засела у него в костях. – Мне бы только добыть сердце. И я оставлю вас с лисицей в покое.

Сам он, пожалуй, сдержит обещание, а вот за Луи, конечно, не поручится.

Мимо него прошмыгнул чертенок, а в стоге сена зашуршали крысы. Ничего себе уютное местечко, но в обществе лисицы, что и говорить, даже самый грязный деткоежкин хлев покажется романтикой.

Здесь. Он уловил чье-то дыхание.

Ты вот-вот сцапаешь его, Неррон.

А не понадейся он в свое время на волков, не было бы всех этих хлопот.

Шорох заставил его обернуться, но это оказался всего лишь водяной, угодивший ногой в ведьмину мышеловку.

Чешуйчатый болван!

Омбре стонал и изрыгал проклятия, высвобождая сапог из железных тисков. Шум отвлек Неррона всего на какую-то долю секунды, но этого оказалось достаточно. Гоил услыхал щелчок курка, даже не успев обернуться.

Бесшабашный стоял едва ли не в шаге от него и целился Неррону прямо в сердце. И где он прятался? Между стогами сена? К нему подковылял Омбре.

– Даже не думай.

Левая рука Бесшабашного была мокрой. А рукав пропитан кровью.

– Это что, плата за лечение твоего раненого друга? Какое благородство! – Неррон жестом остановил водяного. – Да, деткоежки режут без церемоний.

– Не беспокойся. Спустить курок я вполне в состоянии.

– Да, но сколько раз? Живым тебе отсюда точно не уйти. – Неррон окинул стремительным взглядом пространство позади него, но лисицы нигде не было. – Ну, выкладывай. Где у тебя сердце?

Бесшабашный улыбнулся.

Ах, Неррон, какой же ты остолоп!

Страх. И опять страх. Передышка между ними была слишком короткой.

Она так устала, что даже мех больше не приносил утешения. Свой страх Лиска испила до дна, но все еще продолжала его ощущать. Как дрожь у себя внутри.

Есть места, налипающие на сердце, словно плесень… Обшарпанный дом, где пахнет морем. Красная комната. Их просто невозможно вычеркнуть из памяти. Как бы быстро лисица ни бежала. Единственный, кто ее от всего этого защищал, был Джекоб.

Лиска хотела спать подле него. Быть с ним, ощущать его тепло, вытесняющее красную комнату из воспоминаний. А вместе с ней и дом, пропахший морской солью.

Но она должна бежать.

На шее у нее висит его жизнь.

Ничто на свете не весит тяжелее.

– Надо было спустить собак! Мой отец подсаживает лисят в псарню, чтобы легавые почуяли к ним вкус! Надо видеть, что они с ними вытворяют!

Каждый раз во время привала – все то же оголтелое хамство. Яблоко Белоснежки сделало Луи еще более непредсказуемым. Или это жабья икра на него так подействовала? Если бы не Лелу, Высочество пристрелил бы Бесшабашного, едва Неррон с ним вышел из хлева. Будущий король Лотарингии по натуре был таким же глупцом, как и на вид.

Нет, Неррон. Еще глупее.

– Лисы умнее собак.

Водяной сидел в траве и осматривал свою раненую ступню. Он намазал ее кремом, найденным в доме ведьмы, но чешуйчатая кожа вокруг раны побледнела, словно шампиньон.

– Вы с этим мерзавцем носитесь как с писаной торбой! – Луи с таким раздражением ткнул в костер шпагой, что искры ошпарили Неррону кожу. – А он целыми неделями водит нас за нос! Ты что, забыл, чему ты обучался в качестве телохранителя моего отца? – обрушился он на Омбре. – С пленниками, воображающими себя умнее всех, он наказывал вам обходиться совсем по-другому!

Омбре натянул сапог на больную ногу.

– Приведи-ка его! – приказал Луи.

Водяной молча поднялся, но Неррон заступил ему дорогу:

– Это мой пленник!

– Да что ты говоришь? И с каких же это пор?

Луи выпрямился. Он слегка покачивался, но заносчивость в его лице была поистине королевская. Каждый вечер Омбре привязывал Бесшабашного к колесу кареты. Неррон вообразил себе, как подменяет его на Луи и нахлестывает лошадей. Водяной протиснулся мимо него и заковылял к карете.

От кровопускания Бесшабашный был все еще бледен, а на мягкой коже у него осталась пара кровавых узоров Синей Бороды, но лицо его по-прежнему хранило выражение дерзости и бесстрашия, с каким он встретил волков.