Он настойчиво протянул Неррону связанные руки:

– Водяной затягивает веревки так туго, что у меня немеют пальцы. Почему бы вам вообще не снять с меня эти путы? Бежать я не намерен.

– И в самом деле, почему нет? – Луи стер с губ бархатным рукавом жир. Двух кроликов, подстреленных человекопсом, он умял почти без остатка. – Знаешь, что сделает мой отец со шпионом из Альбиона?

Бесшабашный бросил на Неррона развеселый взгляд. «Вот тебе на, шпион! – говорили его глаза. – Ты у меня в долгу, гоил».

– Ах, это… Это так, подработка, – произнес он громко. – Я, собственно, как и гоил, охочусь за сокровищами, и, боюсь, во имя этой охоты нам следовало бы держаться вместе. У вас – голова и рука. У меня – сердце, и коль скоро одного этого обстоятельства не довольно, чтобы сохранить мне жизнь, так порасспросите-ка карликов, где находится труп Гуисмунда.

Ох и хитрая же бестия.

Луи потребовалось несколько секунд, чтобы вникнуть в слова Бесшабашного. Принца так качало, что он, споткнувшись, чуть не рухнул в костер. Лелу кормил его три раза в день жабьей икрой (водяному то и дело приходилось уходить на несколько часов, чтобы добыть ее), но к вечеру ее действие ослабевало. А кроме того, от Высочества опять разило эльфовой пыльцой.

– Ты, видно, запамятовал, кто перед тобой! – Луи собрал все силы, чтобы произвести грозное впечатление.

Бесшабашный сделал намек на поклон:

– Луи Лотарингский. Я работал на вашего отца, вы, полагаю, этого не помните. Тогда ему потребовалось противоядие от любовного зелья. Ваша кузина была преступницей, а вы – жертвой. Кажется, она вас обратила в лягушку?

– Эту историю распространили ненавистники моего отца! – Луи чуть не подавился собственным языком от ярости. – Говорил я, не надо было оставлять твоего друга у ведьмы! Ты давным-давно уже свистнул бы назад лисицу, если бы водяной поотпилил ему пальчики один за другим!

– Принц! – Неррон не разобрал, что прозвучало в голосе Лелу – изумление или возмущение.

Луи и бровью не повел.

– Зови ее назад! – выпалил он. – Сейчас же! Или я прикажу водяному отрезать пальцы тебе! Мой отец обычно начинает с большого.

Он подал знак водяному. На чешуйчатом лице Омбре никак нельзя было прочесть, что он думает по поводу такого приказа, но он вынул нож.

– Вызвать назад? Но как же это сделать? – с наигранной наивностью спросил Бесшабашный. – Лису отделяют от нас уже многие мили. Лапы ее быстрее, чем ваша золотая карета. Она дожидается меня в Мертвом Городе. Спросите гоила. Я уверен, что арбалет там. И готов поспорить на сердце, что вы без меня и без гоила в этих руинах и трех шагов не сделаете.

Лицо Луи побелело, как свернувшееся молоко.

– Черт с ними, с пальцами! – зашикал он на водяного. – Перережь ему глотку.

Омбре колебался. Но в итоге приставил нож Бесшабашному к горлу.

Довольно.

Неррон схватил Луи и поволок за собой.

– Вы что, не слышали? – шипел он. – У него не только сердце! У него – труп Гуисмунда. Какая, вы думаете, польза от головы и руки без трупа? Давайте приканчивайте его, но тогда сами будете объяснять вашему папаше, отчего мы не нашли арбалет!

Луи уставился на него с враждебностью, тем самым давая понять, что следующим, кому по его приказу отпилят пальцы, будет Неррон.

С гоилом шутить не стоит, Высочество.

– Он оскорбил меня! Убейте его! Сию же минуту!

Водяной смотрел на них, по-прежнему приставив нож к горлу Бесшабашного. В безвыходных ситуациях мать Неррона возносила мольбы к королеве-колдунье, жившей в Медной горе и носившей малахитовое платье. Сейчас Неррон помолился бы ей об искре здравого смысла для кронпринца, но спасение внезапно подоспело от Лелу, стоявшего рядом с Луи.

– Мой принц! – торопливо зашептал он ему с улыбкой миротворца. – Боюсь, что гоил прав. Даже ваш батюшка до сих пор вынужден был сотрудничать с врагами. Покарать Бесшабашного вы сможете и потом.

Луи наморщил лоб (трогательно, как кожа людей собирается в складки, когда им приходится шевелить извилинами) и бросил на пленника мрачный взгляд.

– Ну так и быть, оставь его до поры в живых! – приказал он водяному. – Но веревки все же затяни-ка потуже.

Лисица сбилась со счета, сколько дней она провела в пути, пока не достигла гор, где лежал Мертвый Город. Слишком много.

Лисью шкуру снимала она лишь для того, чтобы урвать несколько неспокойных часов сна. Человеческое обличье возвращало воспоминания, но она ловила себя на мысли о том, что ей недостает ветра, скользящего по обнаженной коже. Тосковала она и по своему более женскому сердцу. Зверь, человек – лисица, женщина. Непонятно, чего же в ней все-таки больше. Или чего она больше желает.

Валианту она отправила с железнодорожной станции телеграмму. Старик, служащий телеграфа, смерил ее недоверчивым взглядом, словно распознал под крадеными платьями лисью шерсть.

Карлик предложил встретиться в одной горной деревушке неподалеку от Мертвого Города. С рыночной площади виднелись руины: разрушенные башни, купола, стены, сгрудившиеся на склоне горы, словно куча костей. Над мертвыми улицами нависли темные тучи. Они простерлись над всей долиной, и Лиска, остановившись перед трактиром, где Валиант назначил ей свидание, ощутила их холодящую тень.

Козьи рога над входом призваны были отгонять духов, которых опасались в этой местности: тоггелов[3], свечных призраков, горных ведьм… На них сваливали вину за каждую мертвую козу, за каждого больного ребенка, хотя в большинстве своем они даже и вполовину не обладали теми вредоносными качествами, какие им приписывались, но в этих горах страх разросся, как сорняк.

Взгляд, брошенный хозяином на Лиску, когда она вошла в темный трактир, был таким же сальным, как и его фартук, и она порадовалась, что Валиант не заставил ее долго ждать.

– Ты бледна как смерть! – воскликнул он, пододвигая стул к столу, который хозяин держал нарочно для гостей-карликов. – Надеюсь, что Джекоб выглядит еще хуже. Показать тебе телеграммы, что слал мне этот хитрец? «Пока никаких следов… я тебе сообщу… эта охота может затянуться на годы…» Знаешь что? По мне так пусть гоил его хоть в кандалах сюда приводит!

Устала. Так устала…

Хозяин принес ей чаю, а ребенку за соседним столом – стакан молока. При одном виде белой жидкости у Лисы задрожали руки.

– И что у тебя, к дьяволу…

Валиант схватил ее за руку и пораженно вперился в ее стертые кисти. Шрамы от цепей Труаклера она будет носить на запястьях до конца жизни. На глазах ее навернулись слезы, но она их вытерла. В них было так же мало проку, как и в тревоге за Джекоба.