Завещание сэра Эбнера Проспера Барта, эсквайра

«Только мне известна истина о горестях, преследовавших меня и моих несчастных детей. Я всегда говорил, что лишиться жены тяжелее, чем потерять душу. Но злой рок доказал мне, что одно без другого для меня не существует. Только Сара понимала мои страдания, только она, моя бедная жена, могла утешить и вселить надежду на сохранение тайны и чести нашей семьи.

Печальна судьба моя как супруга, но в качестве отца я испил чашу страданий еще горших. Младшие дети, не знавшие благотворного влияния родной матери на их воспитание, так и остались неприрученными и чужими. Слава Богу, один из них был рожден мальчиком. Так утешался я, бросая первую горсть земли в могилу почившей жены.

Жестокая ошибка. Эдвард не мог не то что наказать раба за безделье, но даже отдать распоряжение об этом управляющему. Проезжая мимо столба, он каждый раз бледнел, с трудом сдерживая постыдную слабость.

Ничего удивительно в том, что Господь наслал ураган нашему благословенному до тех пор острову! Если некому передать поместье в будущем, зачем возделывать землю в настоящем? Эдвард лишь проявлял позорное милосердие и жалость к тем, кого мы призваны приструнить, направить, уберечь от греха и лени.

Господь забрал надежду и любовь. Сначала Эдвард, потом Эмили. Но мучения мои на этом не закончились, много еще горя приготовлено было для меня. Лидия, моя маленькая, недалекая дочь, уступившая старшим ум и красоту, но оставившая для себя главную добродетель — почитание родителя, — начала упорствовать в страшном заблуждении.

Она считала, что Эмили не утонула, случайно упав в озеро, но что злокозненный грубый крестьянин, ошивавшийся около нашего поместья, убил ее. На берегу нашли свежевырытую яму с трупом собаки. О, Гектор, он все равно подох бы от тоски по горячо любимой хозяйке.

Я поручил управляющему выяснить, кого именно Лидия имеет в виду. И если таковой человек сыщется, немедленно допросить его на предмет этих ужасных событий. Управляющий спустя некоторое время отчитался, что-де да, был такой человек, сын лесничего, некий Калеб Бурдэлен, но сразу после смерти Эмили он исчез, и никто не видел его ни в деревне, ни на тракте, идущем в столицу.

В это время как раз люди утопили Жозефу, женщину с сердцем с правой стороны, как таких матерей называли рабы. Когда я вез ее с Ямайки, меня обуревали только заботы о здоровье Эмили. Но и тогда я прозревал осложнения, которые может навлечь на меня эта старая рабыня. Хоть кожа ее и была светлее, чем у многих других, но душа ее оставалась низкой. Дикие привычки неполноценного человека могли и толкнули ее на противостояние с более или менее цивилизованными людьми. Местные крестьяне должны были рано или поздно возмутиться ее дикарскими привычками, и это случилось в самый сложный момент, когда я потерял Эмили.

Не могу сказать, что злость и горе утраты не повлияли на решение, которое принял я без раздумий. Еще тело Эмили, которое сестры убрали кувшинками, не остыв, лежало на столе, как заявились ко мне деревенские и сообщили, что собираются расправиться с Жозефой, если я не вздумаю им помешать. Что значит кража домашней птицы в сравнении с преступной небрежностью, повлекшей гибель самой большой драгоценности этого мира? До бед ли мне было той, кто виновен если не прямо, то косвенно в горчайших событиях моей жизни?!

Примерно наказанная Лидия в порыве злого своенравия и постыдной несдержанности чувств призналась в преступлении, совершенном еще на острове. Когда-то, в тот далекий тяжкий миг, когда умирала Сара, а новорожденная Эмили находилась при смерти, я потребовал у Лидии медальон с миниатюрным портретом жены. Этот медальон однажды спас жизнь одной моей дочери и должен был помочь другой. Лидия тогда была слишком доброй и послушной, чтобы возражать.

Перед бурей, накануне десятого дня рождения Эмили, весь дом был взбудоражен пропажей — кулон бесследно исчез. То, что это не воровство домашних рабов, не козни дьявола или происки злой судьбы, я и узнал спустя много лет.

Именно с этой пропажи начались наши горести. Этот камень столкнул с горы лавину, которая погребла все мои надежды. Лишь теперь, когда я одного за другим схоронил сына и трех моих дочерей, Лидия призналась, что это она украла медальон у сестры.

Итак, во что мне остается верить на краю могилы? Милосердие покинуло меня вместе с женой. Надежда на будущее упокоилась в могиле сына. Вера погребена вместе с Эмили. Ныне, с признанием Лидии, добродетель оставила этот несчастный мир. Посредственность, которую олицетворяли близнецы Джейн и Эллен, служила малым утешением. Меня всегда преследовала мысль, что дочери-близнецы с самого рождения присвоили и разделили между собой все, что полагалось одному нормальному человеку, моему второму сыну. Джейн и Эллен… Полухилые, полуцветные, полуникакие, а теперь только полностью мертвые. Даже смерть они, верные себе, разделили пополам.

Арабэлла бежала, забыв семью и друзей. Так отчего же продолжает жить воплощение вероломства в лице ее?! Только мать имела хоть какое-то влияние на ее печальный характер. Только моя возлюбленная жена могла найти управу на этого бесенка. После поездки в Лондон, о разрешении на которую я не переставал сожалеть, Арабэлла привезла из Англии вместе с книгами по естественным наукам и микроскопом, склонность не признавать ничей авторитет, даже отцовский.

Она дошла до того, что в своей комнате поселила колонию муравьев в затейливом стеклянном соборе и стала выдавать вольнодумные мысли о сходстве устройства муравьиных семей с человеческими. Пришлось отобрать у нее альбомы, в которых она делала зарисовки. Муравейник разорили, из дома безжалостно выброшена вся эта грязь.

Много сил было мною потрачено, долго еще не могла она взять в толк, что не должна леди заниматься чем-то, кроме рукоделия. Надо признать, что ничьим воспитанием я не занимался так усердно, как воспитанием самой неблагодарной, как впоследствии оказалось, из моих дочерей. По смерти жены я совсем упустил воспитание Эмили, а потом, к стыду своему и удивлению, понял, что не могу найти силы отказать хоть в чем-то младшей дочери, тогда как старшую держал в чрезмерной строгости. И какие разные на вкус плоды дали мои труды в этих двух случаях.

Не было дня, чтобы Арабэлла не поминала мне то отобранную много лет назад коллекцию бабочек, то разоренный муравейник, то книги, которыми потом вволю могла пользоваться ее младшая сестра. Неблагодарная и злопамятная дочь, как же Арабэлла изводила меня своими дерзкими нападками и жестокими словами.

Мне приходилось наказывать ее доступными средствами. Однако не был ли я чересчур мягкосердечен с нею? Известно ведь, кто жалеет розог, не жалеет дитя. Ее испорченность доходила до того, что она буквально требовала кары. Помню один осенний день, когда я приехал из Лондона, дабы привести в надлежащий порядок семейство. Неожиданно в дверях кабинета возникла Эмили. Однако Арабэлла потребовала все отцовское внимание для себя одной. Нет ли моей вины в болезненности Эмили? Не оказывал ли я предпочтение худшей из дочерей в ущерб лучшей? Вот какие вопросы терзают меня…