Пламя охватило Квила и прожгло его до самых чресл. Он ловко повернул ее – и падение на кровать стало неизбежным. Их тела полегли друг на друга, как спелые хлеба на ветру.

Квил ласкал ее неистово, щедро, хотя и знал, что следует остановиться. Она лежала на спине, извиваясь под ним, издавая дивные горловые звуки. Наконец он откинулся назад, чтобы поцеловать ей веки, лоб и уши.

Едва его губы оставили ее рот, как послышался голос, задыхающийся, но тревожный, спрашивающий, не появились ли предвестники боли. Поэтому Квил перестал покусывать прелестную мочку и скользнул по гладким равнинам пылающих щек, чтобы снова припасть к вишневому рту.

Габби открыла губы, и он проглотил ее слова и, словно в бреду, позволил себе на миг капитулировать перед желанием. Его тело пульсировало, а голова была пуста как колокол. К несчастью, голос совести громко напомнил, что пора идти заниматься похоронами, рассылать письма и успокаивать мать, хотя Питер это сделал бы лучше.

Квил со стоном прогнал этот внутренний голос и снова наклонился к Габби. Он целовал ее грудь через тонкий муслин сорочки, наблюдая, как влажное пятно приподнимается от напрягшегося соска. Потом снова вбирал его в себя, слушая, как она слабо вскрикивает всякий раз, и дрожал вместе с ней. Она пыталась вырваться от него.

– Квил! Остановись!

Как бы не так! Быстрым уверенным движением он просунул руку под сорочку и отдернул ее вверх.

Габби вздохнула изумленно, почувствовав, как ноги обдало холодным воздухом. Она инстинктивно попыталась вернуть сорочку на место, но Квил перекатился на бок и бедром прижал ее к одеялу. Ее оголенное тело ощутило жесткую ткань его панталон. Рука, лежащая у нее на груди, теперь удерживала ее голову, а другая двинулась к ее бедрам.

– Убери руку! – вскричала Габби, возмущенная такой дерзостью. Собрав все силы, она сдвинула бедра и откатилась в сторону.

Пальцы Квила едва успели коснуться ускользающей теплоты. Ошеломленный результатом смелого исследования, он прозевал момент, когда длинные ноги, блеснув перед глазами, переметнулись на другой конец кровати.

Габби, упираясь коленями в матрас, испепеляла взглядом своего мужа. Она слегка задыхалась. На щеках играл румянец.

– Ты не должен больше так делать. Мне это не нравится. Это… это обман. Даже хуже. – Она пыталась подобрать слово покрепче.

– А мне хотелось тебя потрогать, – признался Квил с чувственной ухмылкой. – И опять хочется. – Его рука тихонько подкралась к ее голым коленкам.

Габби одернула сорочку и отползла еще дальше.

– Мы должны поговорить об этом спокойно, – заявила она. – Есть некоторые вольности, которых я не приемлю. Они… они не дозволены церковью!

Она испытала шок, услышав ответ Квила.

– Ты рассуждаешь как монашка! – фыркнул он. – Или как аббатиса!

Габби хмуро смотрела на него с другого конца кровати.

– Это не смешно! Я знаю, брачные отношения предполагают любовные игры, но они не должны выходить за рамки приличий! Ты не должен трогать меня там.

– О Боже! – Квил ничего не мог с собой поделать. Он разразился хохотом, освобождаясь таким образом от накопившегося напряжения и всех скорбей дня. – Габби, ты меня уморишь!

В ответ она слезла с кровати и гордо прошествовала к двери. Если Маргарет никуда не ушла, нужно вызвать ее и немедленно отправиться на прогулку. Она подергала шнурок колокольчика. Затем, демонстративно игнорируя Квила, прошла к шкафу и распахнула дверцы. Черного – ничего. Самой темной одеждой оказался прогулочный костюм красновато-бурого цвета. Прекрасно.

Квил продолжал лежать, непристойно развалясь на ее кровати. Габби повернулась к нему и, уперев руки в бока, сердито произнесла:

– Я хочу, чтобы ты покинул мою комнату. Сейчас придет Маргарет меня одевать.

Он положил подбородок на согнутую в локте руку – само изящество, соединение грации с мускулами. «Боже, до чего же он хорош!» – невольно подумала Габби.

– А что, если я не перестану и буду трогать тебя где хочу? – спросил он, лукаво глядя на нее.

На этот раз настал ее черед фыркнуть.

– Ни одна приличная женщина этого не допустит, – заявила она без малейших колебаний. – Если бы мой отец знал… – Она замерла на полуслове. Нет, об этом даже страшно подумать. – Ты развратник. Даже более того! Потому что ты… потому что ты смотрел на меня! Вот!

– Ты прекрасна. – Квил прищурил потемневшие от страсти зеленые глаза. – Я хочу смотреть на тебя постоянно. Днем и ночью.

– Никогда! – Габби задыхалась от негодования. – Ты хочешь, чтобы у тебя не болела голова, а сам замышляешь такие вещи! Как ты можешь, Квил?

Он крепился как мог, чтобы не расхохотаться. Но Габби заметила смех в его глазах и сердито отвернулась. В это время снаружи кто-то поскребся. Она распахнула дверь и сгоряча осыпала Маргарет незаслуженными упреками:

– Куда ты пропала? Не могу же я сидеть весь день в одной сорочке!

Квил лениво поднялся. Габби стояла, прижимая к груди руки – возможно, чтобы спрятать от горничной мокрое пятно на сорочке. Он подошел к жене и наклонился к ее уху:

– Вот увидишь, тебе понравится. Подожди, еще сама будешь просить.

– Никогда! – гневно прошептала она в ответ.

– Хочешь поспорим?

– Подобные забавы – происки дьявола. Я начинаю думать что тебе в детстве не привили никакой морали!

– А я начинаю думать, что тебе привили ее слишком много, – вздохнул Квил. Он поцеловал жену в краешек уха. Затем взглянул через плечо на Маргарет.

Горничная в другом конце комнаты вынимала из комода белье, и Квил решил немного подразнить жену. Он притянул ее к себе и, пробежав рукой по гладкой спине, обхватил прелестные ягодицы, прижимая Габби к своим бедрам.

– Габби, – прохрипел он ей в волосы, – я не только буду трогать тебя повсюду, но и целовать тебя в те же самые места.

Она промолчала.

После его ухода, пока Маргарет зашнуровывала на ней корсет, она размышляла, почему Квил такой испорченный. Несомненно, ее отец не смог бы ничего сказать по этому поводу, ибо у него и в помине не было подобных грешных мыслей, как и у любого Божьего человека. Придя к такому выводу, она немного успокоилась, решив при случае серьезно поговорить с мужем.

Шагая по улице впереди Маргарет, она думала только о своих отношениях с Квилом. Он не собирается считаться с ее желаниями. Он хоть и молчун, но было бы заблуждением считать его слабовольным. Нет, он будет трогать ее повсюду, смотреть на нее и… целовать. При этой мысли ее обдало жаром, как будто тело ее лизнули язычки огня.

О Боже! Ее отец кругом прав. Воистину она дитя дьявола! Допустим, яркий румянец на щеках – от холодного ветра, но как объяснить тепло, расползающееся по животу, и слабость в коленках?