Он улыбнулся, жадно разглядывая ее.

– Договорились.

Что же, она и на этот раз справилась с собой. Эйприл опустила взгляд на свои розовые лодочки от Марка Жакоба. На ногах у больших пальцев появились шишки.

«Моя жизнь в туфлях», – подумала она.

Пятидюймовые платформы, сапоги всех возможных фасонов, шпильки, шпильки, снова шпильки. А теперь – лодочки без каблуков.

Сегодня ей позарез требовалось убраться с фермы, подальше от Дина, его презрения и главное – подальше от Джека. Поэтому она уехала в другой округ, чтобы обрести одиночество в этом дорогом стейк-хаусе. И хотя она не планировала останавливаться у полупустой стойки бара, перед тем как сесть за столик, старые привычки умирают трудно.

Весь день она чувствовала себя связанным неумелыми руками свитером, медленно распускавшимся ряд за рядом. Само появление Дина оказалось крайне тяжелым испытанием, но сегодня, проведя несколько часов с Джеком за покраской кухни, она осознала всю меру допущенной ошибки. Водоворот непрошеных эмоций грозил захлестнуть и уничтожить с таким трудом обретенную безмятежность. К счастью, Джек был не более расположен к разговорам, чем она сама, и они специально включили музыку на полную громкость, так что все равно не услышали бы друг друга.

Зато все мужчины, коротавшие время у стойки бара, заметили ее появление. Под звуки пошлой мелодии в паршивом исполнении два японских бизнесмена внимательно изучали необычную женщину.

«Простите, парни, я больше не занимаюсь групповухой».

Мужчина лет пятидесяти, денег у которого было больше, чем вкуса, горделиво выпятил грудь.

«Увы, сегодня тебе не повезло, старина».

Что, если после всех ее усилий и наступившего, как награда, исцеления Джек Пэтриот снова ухитрился заманить ее в свои сети? Он был ее глупостью, ее безумием, началом крушения и краха. Что, если все начнется сначала? Нет, этого не может быть. Теперь она вертит мужчинами. Не они – ею.

– Не хотите чего-нибудь покрепче? – осведомился бармен.

– Не могу. Я за рулем.

Мальчик широко улыбнулся и добавил в бокал содовой.

– Понадобится что-то еще, дайте знать.

– Обязательно.

Именно в барах и клубах она растрачивала жизнь, и иногда приходилось туда возвращаться. Еще раз убеждаться, что вечно находящаяся под газом или кайфом тусовщица, протащившая себя через немыслимую грязь, ложившаяся под любого мужчину, на секунду привлекшего ее внимание, умерла. Больше ее не существует на свете.

И все же она сильно рисковала. Приглушенный свет, звяканье кубиков льда, заманчивый запах спиртного... К счастью, бар нельзя было назвать шикарным, а примитивная оркестровка «Поддержи меня» так действовала на нервы, что задерживаться здесь не хотелось. Того, кто записал это дерьмо, следовало бы бросить в тюрьму.

В кармане завибрировал сотовый. Она проверила номер звонившего и немедленно ответила:

– Марк!

– Господи, Эйприл, ты так мне нужна...

Эйприл вернулась в коттедж незадолго до полуночи. Раньше в это время веселье только начиналось. Теперь же она хотела только одного: поскорее уснуть. Но, выходя из машины, она услышала доносившуюся с заднего двора музыку. Одинокая гитара и хрипловатый баритон...

Когда ты одна в ночи,

Думаешь ли обо мне, дорогая,

Как я – о тебе?

Голос с годами стал более резким, а придыхание – более отчетливым. Слова срывались с губ с опозданием, словно певец не хотел выпускать их на волю.

Эйприл зашла в коттедж, поставила на стол сумку и несколько секунд не шевелилась, закрыв глаза, прислушиваясь, стараясь сдержаться. Не броситься навстречу мелодии.

Но потом поступила, как всегда, и последовала за музыкой.

Он сидел на берегу пруда. Вместо садового стула с металлическими подлокотниками он притащил сюда кухонный стул с прямой спинкой. В траве стояло блюдце с прилепленной к нему свечой. Рядом лежал блокнот, в котором Джек записывал стихи.

Беби, знай ты,

Какую боль мне причинила,

Лила бы слезы,

Как я – сейчас...

Прошедшие годы куда-то подевались. Он склонился над гитарой... совсем как тогда, проводя по струнам, убеждая, воспламеняя. Огонек свечи отражался в очках, лежавших поверх блокнота. Длинноволосый дикарь, бунтарь-рокер превратился в пожилого государственного мужа. Ей нужно бы... следовало вернуться в коттедж, но музыка неудержимо манила.

Призывала ли ты дождь,

Чтобы больше не знать одиночества?

Прогоняла ли солнце...

Джек увидел ее, но не остановился и продолжал играть для нее, как когда-то. Музыка умащивала ее кожу теплым, исцеляющим благовонным маслом. И когда в темноту поплыл последний аккорд, рука Джека упала на колено.

– Ну как?

Та буйная девчонка, какой она была когда-то, свернулась бы клубочком у его ног и приказала сыграть мелодию еще раз, посоветовала бы отказаться от смены аккорда в конце первого куплета, заметила бы, что в аккомпанементе слышатся отголоски «Хэм-монда БЗ»[28].

Взрослая женщина небрежно пожала плечами:

– Винтажный Пэтриот.

Более жестокой характеристики она не могла дать. Граничившая с одержимостью страсть Джека искать новые пути в музыке была так же легендарна, как презрение к ленивым рок-идолам, упорно повторявшим старые находки.

– Ты так считаешь?

– Хорошая песня, Джек, и ты это знаешь.

Он наклонился и положил гитару в футляр. Желтоватый отблеск пламени упал на орлиный нос с горбинкой.

– Помнишь, как было раньше? Стоило тебе однажды услышать песню, и ты сразу понимала, хороша она или плоха. Ты разбиралась в моей музыке лучше меня самого.

Эйприл зябко обхватила себя за плечи и уставилась на поверхность пруда.

– Я больше не могу слушать эти песни, они напоминают мне о том, чего давно не существует.

Его голос донесся сквозь тьму, как сигаретный дымок:

– Неужели вся необузданность осталась в прошлом?

– До последней капли. Теперь я скучная лос-анджелесская бизнесвумен.

– Ты не можешь быть скучной, даже если очень постараешься.

Глубочайшая усталость одолела ее.

– Почему ты не в доме?

– Люблю сочинять у воды.

– Это мало похоже на Лазурный Берег. Я слышала, у тебя там дом.

– Помимо всех прочих.

Нет, она больше не выдержит.