— Не надо! Это ни к чему. Я все знаю. Что бы ты ни сказал, это ничему не поможет.

Он побледнел еще больше, в его глазах, решительно устремленных на нее, стояло страдание.

— Ты решаешь за меня?

— Решаю что?

— Что больше не о чем говорить. — Он подождал, ответит ли она, а затем продолжил: — Я даже не знаю, что ты имеешь в виду под «всем».

— Не понимаю, о чем еще говорить! Я знаю достаточно. Я молила ее все опровергнуть, и она не смогла… Что мы с тобой можем сказать друг другу?

Она разрыдалась. Животная мука — протест против боли!

Дарроу, все так же с высоко поднятой головой и твердым взглядом, сказал:

— Как желаешь, так и будет, и все же не стоит тебе бояться.

— Бояться?

— Разобраться до конца — посмотреть в лицо фактам.

— Это тебе нужно посмотреть в лицо фактам — не мне!

— Я только одного прошу, взглянуть на это прямо — но с тобой. — Он помолчал, затем спросил: — Не хочешь повторить, что мисс Вайнер рассказала тебе?

— О, она поступила благородно — в высшей степени!

Анна ощутила просто физическую боль. Она осознала, как девушка должна была любить его, чтобы проявить такое благородство, — какие воспоминания, наверное, связывали их!

— Уйди, пожалуйста, уйди! Это слишком ужасно. Почему я должна видеть тебя? — проговорила она через силу, заслонив ладонями глаза.

Так, ничего не видя, она ждала, когда раздадутся его шаги, откроется и закроется дверь, как несколько часов назад открылась и закрылась за Софи Вайнер. Но ни звука не было, ни движения; Дарроу тоже ждал. Анна задрожала от негодования: его присутствие оскорбляло ее горе, унижало ее гордость. Странно, что он ждал, чтобы она сказала ему это!

— Ты хочешь, чтобы я покинул Живр? — наконец проговорил он. Она не ответила, и он продолжил: — Я, конечно, сделаю, как ты пожелаешь, но, если я уеду сейчас, я не увижу тебя снова?

Его голос был тверд: его гордость не уступала ее гордости.

Она не выдержала:

— Ты должен понимать, что это бесполезно…

— Я мог бы напомнить тебе, что ты прогоняешь меня, не выслушав…

— Не выслушав? Я выслушала вас обоих!

— …но не буду, — продолжал он, — напоминать тебе об этом, ни о чем и ни о ком, кроме Оуэна.

— Оуэна?

— Да. Если мы сможем как-то избавить его от…

Она уронила руки и обратила на него испуганный взгляд. Казалось, она вечность не думала об Оуэне!

— Ты, конечно же, понимаешь, что если прогонишь меня сейчас…

— Да, понимаю, — перебила она его, и оба надолго замолчали. Наконец она проговорила, очень тихо: — Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще страдал так же, как я…

— Оуэн знает, что я собирался уезжать завтра, — продолжал Дарроу. — Любая внезапная перемена планов может заставить его подумать…

О, она понимала его неумолимую логику: этот ужас обступал ее со всех сторон! Казалось возможным сдерживать отчаяние и спокойно смотреть в лицо Дарроу, пока ее поддерживала вера в то, что это их последний час вместе, что после того, как он выйдет из комнаты, пройдет и страх увидеть его снова, страх ощутить его близость, почувствовать на себе его взгляд, услышать его голос, и страх всего его влияния, лишающего ее воли. Но мужество покинуло ее при мысли о совместных с ним действиях ради защиты Оуэна, о том, чтобы ради Оуэна поддерживать с ним отношения, изображать согласие и счастье. Жить рядом с Дарроу в притворной близости и гармонии еще двадцать четыре часа казалось ей трудней, чем жить без него до конца дней. Силы оставили ее, и она бросилась на диван, пряча рыдания в подушках, в которых так часто прятала лицо, сияющее счастьем.

— Анна… — близко прозвучал его голос. — Позволь поговорить с тобой спокойно. Не приличествует нам бояться.

Ей оскорбительно было слышать ласковые слова, но призыв быть отважной заставил ее сердце воспрянуть.

— Мне нечего сказать в свою защиту, — продолжал он. — Факты весьма прискорбны; но я хочу, чтобы ты по крайней мере знала, каковы они на самом деле. Прежде всего я хочу, чтобы ты знала правду о мисс Вайнер…

При имени соперницы Анна побагровела, подняла голову и повернулась к нему:

— К чему мне знать о ней больше того, что она рассказала мне? Не желаю больше слышать ее имени!

— Вот потому, что ты так относишься к ней, я и прошу тебя — во имя простого милосердия, — позволь представить тебе факты такими, как они есть, а не какими ты, возможно, представляешь их себе.

— Я сказала тебе, что не думаю о ней как-то осуждающе. Я вообще не хочу о ней думать!

— Поэтому я и говорю, что ты боишься.

— Боюсь?

— Да. Ты часто говорила, что больше всего хочешь посмотреть на жизнь такой, как она есть, на человеческие проблемы без страха и лицемерия; а это не всегда приятная вещь. — Он замолчал, затем заговорил снова: — Не думай, что я собираюсь оправдываться! Я не намерен преуменьшать свою вину. И вообще говорить о себе. Даже если бы и говорил, то, наверное, не смог бы добиться, чтобы ты меня поняла, — я сам не понимаю, когда оглядываюсь назад. Быть справедливой ко мне — это твое право; все, чего я прошу, — это быть великодушной к мисс Вайнер…

Она встала, вся дрожа:

— Ты волен быть сколь угодно великодушным к ней!

— Да, ты дала мне ясно понять: я волен делать что угодно. Но я и вполовину не могу помочь ей так, как поможет ей твое понимание.

— Не можешь помочь? Ты можешь жениться на ней!

С застывшим лицом он сказал:

— Худшей судьбы ты не могла ей пожелать!

— Наверняка этого она и ожидала… на это надеялась… — Он промолчал, и она воскликнула: — Иначе как ее понимать? Как понимать тебя? Это слишком ужасно! По пути сюда… ко мне… — Она почувствовала, как рыдания подступают к горлу, и остановилась.

— Так оно и произошло, — признался он.

Она изумленно смотрела на него.

— Я ехал к тебе… после неоднократных отсрочек и откладываний с твоей стороны. В последний раз ты повернула меня назад единственным словом — и без объяснения. Я ждал от тебя письма, но напрасно. Говорю это не для того, чтобы оправдать себя. Просто пытаюсь объяснить. Я чувствовал обиду, горечь, недоумевал. Думал, ты хочешь со мной расстаться. И неожиданно на моем пути оказался человек, которому требовалось сочувствие, помощь. Клянусь, так все и начиналось. Затем мгновение помутнения… вспышка безумия… как такие вещи происходят. С тех пор мы ни разу не виделись…

Анна холодно взглянула на него:

— Твой рассказ достаточно ее характеризует.

— Да, если подходить к ней с общепринятой меркой — что, как ты всегда заявляешь, тебе чуждо.