Уложив на место камень, они так же молча поднялись. Не глядя друг на друга, схватили вещи и, не произнеся ни единого слова, двинулись в обратный путь.

Когда впереди показалась Мертвая река, Белка без предупреждения ускорила шаг и исчезла в медленно светлеющем лесу. Стрегон не стал догонять: дорогу помнил, да и немного тут осталось. Два часа по руслу высохшей реки он и без проводника осилит. Даже легче, чем с ним, потому что ярость все еще клокотала внутри, как перекипевшая и слегка остывшая лава. Какое-то время он даже боялся — прорвется, однако нет, не допустили боги позора.

Вернувшись в лагерь, он остановил взгляд на привязанном скакуне: Курш, к счастью, был жив, без сознания, но взмок еще сильнее, беспрестанно дергаясь в путах. Тело его сотрясалось в болезненных корчах. Грамарец покрылся крупными хлопьями пены и дышал будто сквозь сосуд с водой — с хрипами, сипами и нехорошим бульканьем. Мальчишка сидел рядом на коленях, положив тяжелую морду на собственные бедра и сноровисто втирая в кровоточащие раны с таким трудом добытый «нектар». Тот искрился и переливался в неярком свете костра, словно жидкий янтарь. От каждого прикосновения Курша пробивала новая дрожь, он тихо стонал в беспамятстве, хрипел все сильнее, а из-под его плотно сомкнутых век катились крупные слезы.

Обработав раны, Белка дала им время подсохнуть, осторожно опустила голову Курша на землю и со вздохом подошла к котелку, в который до сих пор медленно стекала кровь с подвешенной на суку туши молодого кабана.

— Спасибо, — тихо бросила в пустоту, ни на кого не глядя.

Появления Стрегона, кажется, даже не заметила. Зато снова порылась в своем мешке, выудила оттуда какие-то травки, тщательно разжевала, бросила в остывшую кровь, налила туда же из прозрачного флакона примерно четверть имеющегося «нектара». Тщательно размешала. Дала постоять. Сама в это время уверенно разделала тушу, умело срезав почти всю мякоть и порубив ножом на мелкие куски. Затем утерла повлажневший лоб, оглянулась на бьющегося в агонии скакуна, снова подошла и проверила ранки. А потом, наконец, глубоко вздохнула.

— Парни, держитесь подальше, ладно? Мне какое-то время будет сильно не до вас.

Лакр непонимающе моргнул, когда она с какой-то мрачной решимостью прикусила губу и, притянув к себе голову Курша, легонько ткнула его пальцем в шею. А потом схватила так крепко, как только могла, потому что умирающий конь затрепыхался, будто мотылек в паутине, и завыл на одной низкой ноте. Еще не пришел в себя полностью, хотя явно уже не был в беспамятстве. Просто от боли, которую причинял ему собственный яд, не понимал, что творит. А потому заметался, захрипел, выскочившие из копыт когти снова начали неистово терзать землю. Но вырваться ему не позволили — сильные руки внезапно вздернули его за подбородок, а смутно знакомый голос властно приказал:

— Лежать!

Грамарец дернулся и распахнул глаза, чувствуя, что должен откликнуться, хотя бы увидеть существо, которое посмело отдавать ему приказы. Должен подняться, встретиться с ним глазами и понять, почему же этот ледяной, поистине мертвый голос вдруг стал так важен.

— Смотри на меня, Курш! Посмотри сейчас же!

Задыхаясь от боли, грамарец повернулся на голос. Белка рывком запрокинула его голову еще выше и буквально впилась бешено горящими глазами в его тускнеющие зрачки.

— Смотри прямо! Ты мой! Ты меня выбрал! Отдай свою боль! Она тоже моя!

Курш вздрогнул и затих, неотрывно глядя в стремительно разгорающиеся огоньки — его любимые зеленые огоньки, в которых он обожал понарошку тонуть. Такие дивные, яркие… настоящие эльфийские изумруды. Властные. Жесткие. Родные. В которых так и не угас безумный страх за него — глупого детеныша, рискнувшего выбрать себе такую ужасающе прекрасную хозяйку.

— Отдай!

От жесткого голоса наемники зябко поежились. Они не видели глаз Белика, но по словно окаменевшему профилю поняли, каких усилий пацану стоило держать умирающего друга на самой грани. А когда Курш затих, когда в его черных радужках вдруг замелькали изумрудные отсветы, так же внезапно поняли, что стали свидетелями чего-то очень странного.

В какой-то момент Белка наклонилась так низко, что почти уперлась лбом в черную шерсть. Ее пальцы побелели от напряжения. По лицу пробежала болезненная судорога, из горла вырвался долгий вздох. Зато взгляд грамарца снова стал осмысленным, разумным, однако вместе с тем и очень несчастным. Поняв, что сделала для него любимая хозяйка, Курш жалобно заскулил, а она только прижалась крепче, переживая трудный миг единения, крепко обняла и тихо прошептала:

— Теперь все будет хорошо, малыш. Я не дам тебе умереть.

Курш горестно застонал, но Белка так же неожиданно отпустила его и дрожащими руками потянулась к котелку. Тяжело дыша и едва не падая, подтащила ближе, а затем принялась лить смешанную с «нектаром» кровь в глотку грамарца.

Лакр видел, как опасно гуляет в руках полная до краев посудина, как дрожит жилка на виске жутковато скрипнувшего зубами пацана. Как тяжело вырывается дыхание из его груди, как медленно стекают по побелевшему лицу капли внезапно выступившего пота. Как хрипит и давится этой кровью Курш. Лакр вдруг осознал: все, что должен был испытывать конь, сейчас странным образом сумел забрать себе Белик, и в ужасе отшатнулся.

— Ты что натворил?

Белка даже головы не повернула. Только руки задрожали еще сильнее да наружу просочился предательский стон. Казалось, ее раздирают изнутри пыточные клещи, что ее жгут едкой щелочью, плавя кости и мышцы, льют ей в глотку раскаленный свинец и мучают, мучают, мучают бесконечно, только и дожидаясь, когда она все-таки сдастся.

Белка прикусила губу, не заметив, как тоненькой струйкой сочится по подбородку кровь. С трудом стояла на коленях, едва не падая на измученного Курша, но продолжала лить кровь, в которой был растворен драгоценный «нектар» — его единственное спасение.

Когда котелок опустел, она на долгое мгновение зажмурилась, потому что на одну бесконечную минуту жжение в груди стало но-настоящему нестерпимым. Но потом внутренний жар угас, глаза прекратило заливать едким потом, а голос Лакра перестал звучать, как испорченная труба.

— Белик?

— Не шуми, — хрипло каркнула она, обессиленно опускаясь на землю. — Мясо лучше дай: Куршу нужны силы. И развяжите его. Теперь уже можно. Он больше не будет рваться.

— Ты что с собой сотворил? — зло рявкнул ланниец, торопливо подтаскивая заранее приготовленные куски.

Она молча забрала протянутое им мясо, стараясь не замечать, как сильно трясутся пальцы. Так же молча просунула первый кусок в липкую от крови пасть грамарца и слабо улыбнулась, когда Курш со стоном, с трудом, почти ненавидя себя, все-таки сглотнул. Она знала, что на выздоровление ему потребуется время. Что двинуться в путь они смогут не раньше чем через сутки, в течение которых ему придется почти постоянно есть, чтобы восполнить запасы, которые высвобождал сейчас «нектар». Однако Курш начал глотать сам, а это значило, что с каждой минутой им обоим будет становиться все легче. А значит, лекарство сработало и он будет жить.