Что именно я стремлюсь здесь изобразить? Не что иное, как рабочий режим или уровень своего нынешнего сознания, действующего по умолчанию, как мне кажется. Оно работает достаточно хорошо, выполняет нужную работу, но меня не отпускает мысль: что, если это не единственный или, возможно, даже не лучший способ идти по жизни? Ведь предпосылкой психоделического исследования служит именно то, что эта особая группа молекул может давать нам доступ к другим уровням и режимам сознания, из общения с которыми мы можем извлечь особую выгоду: терапевтическую, духовную или творческую. Разумеется, психоделики – не единственная дверь, ведущая к другим формам сознания (на страницах этой книги я расскажу и о других, не фармакологических альтернативах), но они действительно кажутся одной из тех дверных ручек, которые так легко взять и повернуть.

Идея расширения сознания, всего репертуара его состояний, не так уж и нова: она ясно прослеживается в индуизме и буддизме, да и в западной науке тоже имеются весьма интересные и поучительные прецеденты. Например, известный американский философ и психолог Уильям Джеймс, автор книги «Многообразие религиозного опыта», более века тому назад уже забирался в эти миры. Вернулся он оттуда с убеждением, что наше повседневное бодрствующее сознание – «всего лишь особый тип сознания, тогда как рядом и вокруг него, отделенные от него лишь тончайшим экраном, находятся потенциальные и совершенно иные формы сознания».

Насколько я понимаю, Джеймс говорит о неоткрытой двери, ведущей внутрь нашего разума. Для него таким «толчком», который мог открывать эту дверь и давать доступ в миры по ту ее сторону, был так называемый веселящий газ – окись азота. (Кстати, мескалин, психоделическое соединение, добываемое из пейотля, американского кактуса, всегда имелся в распоряжении исследователей, но Джеймс, видимо, так и не решился его испробовать.)

«Ни одно описание Вселенной, сколь бы полным оно ни было, не может считаться окончательным, если оно не принимает во внимание эти другие формы сознания», – пишет Джеймс.

«Во всяком случае, – заключает он, – эти другие состояния (которые, по его убеждению, столь же реальны, как чернила на этой странице) не дают нам преждевременно поквитаться с реальностью и свести с ней все счеты».

Когда я впервые прочитал это предложение, мне стало понятно, что Джеймс попал в самую точку: как истинный материалист и взрослый человек, достигший определенного возраста, я уже поквитался с реальностью и свел с нею счеты, если и не полностью, то весьма основательно. И, видимо, сделал это несколько преждевременно.

Что ж, теперь меня приглашают открыть эти области сознания снова.

* * *

Если повседневное бодрствующее сознание – это один из нескольких возможных способов конструирования мира, тогда, возможно, есть смысл культивировать то великое нейронное разнообразие, каким оно мне представляется. Будем иметь это в виду. Что же касается этой книги, то она рассматривает данный предмет с различных точек зрения, используя для этого несколько повествовательных путей, таких как социальная и научная история, естествознание, мемуары, научная журналистика и практический опыт, то есть, иначе говоря, рассказы и свидетельства участников, добровольцев и пациентов. Короче, нас ждет интересное путешествие в неведомое, в середине которого я поделюсь с вами собственными исследованиями (вероятно, лучше было бы назвать их поисками) этого предмета, изложенными в форме психологического травелога.

Повествуя об истории психоделических исследований, прошлой и настоящей, я не посягаю на всеобъемлющий охват. Такая тема, как психоделики, являющаяся предметом науки и социальной истории, слишком обширна, чтобы уместить ее в объеме одной, пусть и большой книги. Вместо того чтобы представлять читателю всю галерею персонажей, принимавших участие в возрождении психоделиков и ответственных за него, я расскажу лишь о немногих пионерах, которые образуют особую научную линию преемственности, с тем неизбежным результатом, что та лепта, которую внесли в это дело многие другие, будет преподнесена кратко и в немногих словах. Кроме того (и это тоже делается в интересах связности повествования), я заостряю внимание лишь на некоторых препаратах, оставляя другие без внимания. В частности, это относится к МДМА (метилендиоксиамфетамину, более известному как «экстази»): я касаюсь его вкратце, несмотря на то что некоторые врачи рассчитывают применять его в лечении посттравматических стрессовых расстройств. Дело в том, что лишь очень немногие исследователи причисляют МДМА к психоделикам, тогда как большинство придерживается иного мнения, которое я полностью разделяю. МДМА действует на сознание, используя различные проводящие пути мозга, а следовательно, у него совсем иная социальная история, отличающаяся от истории так называемых классических психоделиков. Из них я фокусируюсь преимущественно на тех, которым ученые уделяют наибольшее внимание (главным образом это псилоцибин и ЛСД), а это значит, что другим психоделикам я уделяю гораздо меньше внимания; бесспорно, они также интересны и эффективны, однако достать их и доставить в лабораторию гораздо труднее (пример такого психоделика – аяуаска).

И, наконец, о названиях. Тот класс молекул, к которому относятся псилоцибин и ЛСД (а также мескалин, ДМТ и некоторые другие), на протяжении многих десятилетий, с того момента, как на них обратили внимание, называли по-разному. Вначале их называли галлюциногенами. Но их воздействие было настолько разносторонним (в сущности, полноценные галлюцинации достаточно необычны и редки), что вскоре исследователи стали искать более точный и подходящий термин (этот поиск описан в 3-й главе). Термин «психоделики», чаще всего используемый мною в этой книге, имеет и свою оборотную сторону. Появившись в 1960-е годы, в период расцвета контркультуры, он несет в себе и соответствующий культурный багаж, причем немалый. В надежде избежать этих ассоциаций и подчеркнуть духовную составляющую самих препаратов некоторые исследователи предложили называть их энтеогенами (в переводе с древнегреческого «божество внутри») – название, которое кажется мне слишком вычурным, поэтому термин «психоделики», изобретенный в 1956 году, несмотря на внешние атрибуты 1960-х, представляется мне этимологически более точным. Составленный из двух древнегреческих слов, он означает просто «проявление ума», что в точности передает то воздействие, которое оказывают на наш ум эти необычные молекулы.

Если уж необходимо точно указать начало современного ренессанса психоделиков и связанных с ними исследований, то таким началом, несомненно, является 2006 год. Правда, для многих людей в то время это было совершенно неочевидно. Не было принято никаких законов, не было издано никаких регулирующих актов или объявлено об открытиях – ничего такого, что указывало бы на этот исторический сдвиг. Но когда в течение этого года последовали одно за другим три вроде бы никак не связанных между собой события – первое в Базеле, Швейцария, второе в Вашингтоне, а третье в Балтиморе, штат Мэриленд, – чувствительное ухо вполне могло бы различить треск начинающего раскалываться льда.

Первым событием, которое предстает, если рассматривать его с позиции прошлого и настоящего, как своего рода исторический шарнир, было столетие со дня рождения швейцарского химика Альберта Хофмана, который в 1943 году случайно обнаружил, что пять лет тому назад он открыл психоактивную молекулу, впоследствии получившую название ЛСД. Этот столетний юбилей был необычным в том смысле, что на нем присутствовал сам юбиляр. Разменяв первую сотню лет, Хофман сохранил на удивление прекрасную форму, был физически подвижным, острым на ум и принимал самое активное участие в торжествах: сразу за празднованием дня рождения намечался трехдневный симпозиум. Церемония открытия состоялась 13 января, через два дня после столетнего юбилея (Хофман дожил до 102 лет). Конференц-зал в Базельском центре конгрессов заполнили две тысячи человек, которые стоя рукоплескали невысокому и немного сутулому мужчине в темном костюме и галстуке, который, опираясь на палку, медленно пересек сцену и занял свое место.