– Объясните мне. Вы когда-нибудь слышали, чтобы двое животных в конце репродуктивного периода месяцами воздерживались от секса?

– Надо подумать. Да, один подвид морских раков не размножается в условиях высокой концентрации сточных вод, – сказал Колумб.

– И это все? – спросил я.

– Все, – ответил он. – Ну, разумеется, еще священники и монахини.

– Я уверен, Руфь – полноценная самка, – вмешался Бисмарк. – После того вчерашнего разговора об Американском союзе гражданских свобод я унюхал, что у нее под юбкой. От нее на милю разит гормонами. Я думаю, у Айры просто атрофированы железы.

Роза скорчила гримасу:

– Если бы. Я как-то ночью оказалась у него в спальне, так он в меня кинул салфеткой, полной спермы. Бррр. Спасибо, хоть свернул аккуратно.

Я представил себе эту картину и мое сердце учащенно забилось.

Клаузевиц выплюнул полную пасть углеводов.

– Во всем ее внешность виновата. Он никогда ее не захочет.

– Людям нравится, как они сами выглядят. Они даже фотографируются, – сказал Рейд.

– Так и слизнякам тоже нравится, как они выглядят, – заметил Колумб. – Правда, видят они неважно. – Вот – это и называется естественный отбор, – сказал Бисмарк.

И они с Суфуром дружески хлопнули друг друга усами.

Следующие недели были душераздирающими. Каждый невинный жест приводил меня на грань нервного срыва. А в понедельник, в 11.35 вечера, зазвонил телефон. В одиннадцать Айра в последний раз обошел квартиру, развесил одежду, завел часы, почистил обувь и принял душ. В 11.20 он откинул с безупречно заправленной постели покрывало и лег. Он возобновил этот ритуал недавно и отклонялся на несколько минут, не больше.

Он сонно снял трубку:

– Алло. Руфь?.. А?.. Давай сначала. Ты потеряла ключи?.. В такси?.. Как зовут водителя?.. А может, раньше?.. А ты искала?.. Как ты попала в дом?.. Консьерж еще не лег?.. Ох, боже мой, он теперь до самого Рождества не успокоится.

Я вскарабкался на тумбочку послушать, что говорит Руфь.

– Я хожу по квартире, ищу следы – может, тут кто-то был. Я умру, если он копался в моих вещах.

Такой возбужденной и визгливой я ее ни разу не слышал. Но так ли уж она расстроена?

– Прости меня, Айра, я никак остановиться не могу. Я так нервничаю. Тебе, наверное, спать надо?

«Для нас всех так было бы лучше», – подумал я, оглядывая тумбочку. Я искал что-нибудь тяжелое, чтобы свалить ему на голову.

– Не глупи, – сказал Айра. – Что ты будешь делать?

– Я хочу остаться здесь, но точно не смогу заснуть.

– А валиум у тебя есть?

– Я не хочу снотворного. А вдруг кто войдет, какой-нибудь психопат или насильник? Ой, я не знаю, Айра, я совсем расстроилась.

Айра нашарил на тумбочке очки и посмотрел на часы.

– Тебе есть где сегодня переночевать? А утром поменяешь замок.

– Да толком негде. Я никому не могу позвонить, поздно уже. Прости, что тебя тревожу в такое время. Я ни за что бы не стала, просто очень испугалась. От каждого шороха подскакиваю.

Бисмарк влез ко мне на тумбочку. Айра оперся на локоть.

– Диктуй адрес, я сейчас приеду.

Руфь замялась, потом сказала:

– Очень мило с твоей стороны, но я больше не могу здесь оставаться. Мне нужно выйти.

– Но куда?

– Не знаю… просто выйти…

В ту же секунду она получила приглашение. Бисмарк поник головой. Он не злорадствовал – ему суждено было страдать вместе с остальными.

Руфь, должно быть, звонила прямо из подъезда, уже в пальто и с сумкой, потому что явилась на удивление быстро. Айра едва успел еще раз почистить зубы, когда раздался звонок. Она вошла, уронила сумку на пол с видом несчастным и беспомощным. И если при этом внутри звякнули не ключи, значит, она таскала с собой коллекцию металлолома. Глаза ее наполнились слезами, она склонила голову Айре на грудь, обхватила его руками. Массивные груди прижались к его желудку. Его ноздрей достигло облако духов.

Три недели спустя она переехала к нам.

– Надеюсь, теперь ты доволен, – сказала Джулия Чайлд Бисмарку.

Прошло две недели. Как-то мы с Бисмарком весь день провели на разведке в книжном шкафу. Хотя в нашем рационе еще не произошло радикальных перемен, мы предполагали, что однажды наступит день, когда придется обходиться запасами библиотечного клея. Но открытие нас потрясло: все пастбища жестоко сожраны расплодившейся колонией. Целая библиотека фактически обесценилась – множество старых Айриных томов Руфь заменила новенькими, с несъедобным синтетическим клеем космической эры.

– Давай в другой раз, – предложил я. Когда мы спускались с полки, из корешка «По ту сторону принципа удовольствия» выполз Рейд, его тергиты и стерниты проскрежетали по ломкому капталу.

– Танатос! – провозгласил он.

Когда Руфь переехала к нам, Рейд вернулся на полку, отчаянно пытаясь понять человеческое племя. И хотя библейская ноша изматывала меня, Рейда угнетало бремя знания еще более ужасного.

Мы с Бисмарком досадливо переглянулись: мы были не в настроении для замысловатых оправданий человеческого поведения.

Рейд спрыгнул на полку и преградил нам путь.

– Тяга к смерти. Правда! От этого у меня в детстве была такая изжога.

– Тяга к смерти – стоять на полке при свете дня, – сказал я.

Глаза Рейда сверкали.

– Эта женщина, эта самка, вы ее видели? Находчивая, умная, превосходный манипулятор. А ее гигантские железы вы видели? Хо-хо! Будь я на пару лет моложе…

– Тебе всего шесть месяцев, – перебил его Бисмарк.

Рейд продолжал:

– И что она знает о самце, которого избрала? Что его последняя пассия вела себя как «черная вдова». Что во время кризиса он слабеет и становится легкой добычей для болезней. Если их гены перемешаются, ее род обречен на гибель. Зачем она это делает? Фрейд обнаружил у индивидуума тягу к смерти. Я думаю, это распространяется на вид целиком.

Бисмарк кивнул.

– Я всегда так и думал. Психиатры, неонатологи, трансплантологи, социальные работники, демократы – все они ценятся за то, что помогают размножаться особям, сводящим к нулю шансы на выживание целого вида.

– Получается, лишь некомпетентность этих профессионалов и сохраняет вид, – сказал я.

– Так и есть, – ответил Рейд, по корешку Малиновского спускаясь на нижнюю полку. – Танатос некомпетентен или его вообще нет…

Этот разговор крутился у меня в голове, когда я вернулся на кухню. Я осторожно подглядывал за Руфью. Она вошла, сняла жакет. Строгая юбка обтягивала ее толстые и крепкие ноги, ее широкие бедра, идеальные для хранения оотеки. Слой жира по всему телу, даже на коленях и шее, дает ей шанс выжить во время непродолжительного голода и холода. И несмотря на все это, она считалась непривлекательной самкой.