не было. Словно природа пожалела его для этих мест.

– Здесь мы уже были, – сказал первый ищейка. – Кружит он нас.

– Кто? – спросил второй.

– Дед Пихто, – Лавр Петрович стёр с носа замёрзшие капли.

Лавр Петрович не любил терять чуйку. Тогда он впадал в хандру, пил, потом пел и из гулящих выбирал самую страшную бабу. Потом ходил к Селивёрстову, которого в Москве никто за лекаря не держал, пользовал какие-то горькие настойки, от которых если и болело в паху, то не так сильно, как в печени. Где теперь эта Москва? Может, её вообще нет.

Послышался протяжный скрип. В пристройке с прогнившей крышей открылась игрушечная дверь, и вышел старик. У него была только тряпка на бёдрах. На тряпке при каждом его движении звенели ключи. Их было так много, будто старик носил с собой ключи от всех дверей Петербурга. Рёбра его выпирали сквозь кожу, птичью шею тянула верига[5] с тёмным крестом.

Старик подошёл к Лавру Петровичу.

– Табачком не богат, Лаврушка? – спросил.

– Пряжников, – сказал Лавр Петрович. – Дай ему табаку.

Первый ищейка с опаской подошёл, щёлкнул крышкой табакерки. Старик ухватил костлявыми пальцами щепоть, подмигнул ищейке, с наслаждением втянул табак в заросшую конским волосом ноздрю.

– Ты кто? – спросил Лавр Петрович.

– Я? Мудилок – на пупке узелок.

– Откуда имя моё знаешь, Мудилок?

– Тебя весь Петербург знает, – без улыбки ответил старик.

Ищейки слушали, как Лавр Петрович говорит с пустотой.

Первый ищейка растерянно замер с открытой табакеркой в руке.

– Чего это он? – шёпотом спросил второй.

– Забыл, сколько он вчера выпил? – прошептал первый. – Вот и мерещится всякое.

– Мы тоже вчера того-с. Отчего же нам не видать?

Лавр Петрович растёр схваченные морозом щеки:

– Может, ты и аспида нашего встречал?

– А чего ж – проходил он тут, – старик потянулся к табакерке.

Лавр Петрович отвёл его руку:

– С лица каков?

– Не было у него лица, – сказал старик. – Можа и головы не было.

Лавр Петрович посмотрел строго.

– Как это не было?

Старик ощерил беззубый рот и успел-таки цапнуть новую щепотку из раскрытой табакерки.

Лавр Петрович начал терять терпение:

– Сказывай, куда аспид упорхнул?

Старик жадно втянул табак, закашлял:

– А кто тебе сказал, что упорхнул? Здесь он. Вона – за тобой смотрит.

Лавр Петрович огляделся.

– Только всё одно упустишь, – продолжал старик. – Нюх у тебя щенячий и хватка не та. Настоящие-то псы следом придут.

Старик смотрел, не мигая, в темноту арки.

У правой стены темнота казалось плотнее, будто кто-то стоял, привалившись к сырым кирпичам.

Лавр Петрович выхватил пистолет и пальнул наудачу. Темнота отозвалась выбитым камнем. Ищейки испуганно хлопнули глазами.

Лавр Петрович зашагал под арку. Она спускалась вниз, не имея конца. Эхо шагов множилось, дробилось, словно впереди шёл человек.

– Тут и с огнём хоть глаза выколи, – сказал первый ищейка.

Сквозь арку потянул ветер. Кто-то рядом вздохнул.

– Слышали? – спросил Лавр Петрович.

– Это я, – прохрипел второй ищейка. – Кажись, на речке продуло.

Темнота стала редеть. Сыщики вышли в проулок, который оказался таким тесным, что Лавр Петрович принуждён был двигаться боком. Сосульки с навеса целились в темя.

– Зря мы сюда вперились, – сказал первый ищейка.

– Как старик сказывал, так и идём, – при свете Лавру Петровичу стало не по себе.

Ищейки с удивлением переглянулись.

– Старик – оно канешно… – на всякий случай поддакнул первый.

С крыши метнулась тень.

Рядом с первым ищейкой упала сосулька и, как нож, вошла в мёрзлую землю. Стая чёрных птиц поднялась в небо. Рядом упала вторая сосулька. Третья… Первым побежал Лавр Петрович.

В конце проулка оказалась дыра в стене, возле которой были навалены разломанные кирпичи.

– Все целы? – спросил Лавр Петрович.

– Рукавчик-то мой, – посетовал второй ищейка.

Падающая сосулька распорола ему шинель.

– А чтоб тебя… – Лавр Петрович полез в дыру.

Выбрались на улицу.

– Понастроили, бл… – Лавр Петрович перевёл дух, тщательно отряхнул шинель, проверил, целы ли царские пуговицы с византийским гербом, которые он каждое утро начищал тряпицей.

За Невой полыхнула адмиралтейская игла. С реки доносились весёлые крики и смех. Неподалёку был расчищен каток. Цвиркали о лёд коньки барышень и кавалеров.

Следы обрывались там, где начинался голый лёд катка. Было весело. Слышался поросячий визг. Юноши догоняли барышень, а те тоже куда-то ехали и кружились. Только лица у всех цветом напоминали кирпич. Кому-то не хватало глаз. Кому-то – ноздрей. Прогоняя наваждение, Лавр Петрович протёр глаза и схватил за шиворот летевшего мимо гимназиста. Рожа у гимназиста тоже была не из портретных, белёсые свиные глазки его растерянно хлопали ресницами. Но гимназист дышал тёплым паром, и Лавр Петрович успокоился.

– Давно вы здесь? – спросил он.

Гимназист испуганно смотрел, не понимая, чего от него хотят.

– Катаетесь давно? – нахмурился Лавр Петрович.

Гимназист кивнул:

– Третью зиму. Я уже и бедуинский прыжок разучил.

– Сего дня давно?

– А… – разочарованно протянул гимназист. Но весёлость быстро вернулась. – Да уж второй час.

– Человек тут не проходил? Большой, высокий…

– Был! – гимназист попытался вывернуться из крепких объятий Лавра Петровича и беспомощно завозил коньками по льду. – Проходил минут пятнадцать как.

– И что он? – спросил Лавр Петрович.

– Мужик. Тулуп. Шапка.

– А лицо?

Подоспели двое ищеек, стали с интересом слушать.

– Не разглядел, – сказал гимназист. – Тень на него упала.

– От чего ж тень?

– От неба.

Гимназист кивнул в сторону Невских ворот:

– А шёл туда. Но точнее не могу знать-с. Меня Елизавета Алексеевна отвлекли, – он с нежностью взглянул на мелькнувшую в толпе кривоногую девушку с усами.

– Благодарствуйте, – сказал Лавр Петрович и, чтобы не привыкать к лицу, отпустил мальчика восвояси.

Знакомые следы тянулись от катка к Невским воротам Петропавловской крепости.

Здесь толпились лоточники, солдаты, посетители. Под забранным решёткой окном пели нищие – просили у арестанта хлеб. Двое мужиков чистили дорогу. Лавр Петрович поглядел под ноги, туда, где скребок оборвал ещё не потухший след. Мужик хмуро зыркнул на частного пристава и снова принялся за работу.

Лавр Петрович, сняв меховой картуз, пригладил взмокшие волосы. Пар высоко поднимался от его головы.

– Ежели картуз снял, – сказал первый ищейка, – значит, совсем со следу слетел.

– Всех не обнюхаешь… – второй оглядел крепость. – Стало быть, здесь бунтовщики моются?

– Маются, – поправил первый.

Над потемневшими стенами вился дым. Предчувствуя весну, Петропавловская крепость блестела мокрыми крышами.

Комната Каролины, что примыкала к покоям графа Витта, была обставлена по её желанию. Простой тёмного дерева шкап, стол, узкая даже для одного человека кровать. Всё здесь напоминало имение её матери – место, откуда легко было уехать и не вернуться.

Каролина в синем домашнем платье сидела перед зеркалом. В руках у неё был номер «Санкт-Петербургских ведомостей». Граф Витт в пёстром халате расположился в кресле. Служанка с деревянным лицом убирала хозяйке волосы.

Каролина водила пальцем по газетным строчкам:

– В рубрике происшествий пишут о двух смертях. «Прошлой ночью ударом кинжала в спину убит капитан Нелетов, – по слогам прочитала она. – В проруби найден утопленник, оказавшийся подполковником Черемисовым».

Витт покрутил ус.

– Странное совпадение, не правда ли? – не сразу проговорил он. – Два таких человека убиты один за другим.

Палец Каролины придавил к бумаге одну из букв.

– В чём же совпадение? – спросила она, глядя на Витта в зеркало.

Граф улыбнулся.

– Я заметил