оглянулись на подошедшего Вовку.

— Ну, чего тебе? — неприветливо спросил Митька.

— Нельзя, что ли? Вот мать пирожков прислала.

Он сел рядом, поинтересовался, как клюет. Заводить разговор про вчерашнее пока не стал, сказал:

— Вот у нас на севере в озерах гольцы водятся, форель, слыхал?

— Слыхал.

— Самая лучшая рыба. Раньше ее царской называли.

— Почему царской? — удивился Митька.

— Наверное, ее только цари ели.

— Ух ты. А чего, интересно, они еще ели, цари те?

— Не знаю. Где-то я читал — языки какие-то птичьи ели.

— Ха! Языки. А молока птичьего не пили? А вот, как думаешь, хлеб, сало, лук они ели?

— Кто его знает. Может, для интересу пробовали.

— Я бы помер без хлеба.

Незаметно разговор перешел на север, на моряков.

— Вырасту, как отец, — морячить буду. Приедешь тогда ко мне?

— Чего делать-то? — небрежно, но с завистью в душе спросил Митька.

— Чего? Вместе плавать будем. Рыбодобытчиками станем. Треску, окуня, селедку в море добывать будем. Знаешь, ее сколько ловят? Тоннами. Закинут трал в море — сеть такую громаднейшую и тащат потом. А на больших траулерах ее и разделывают, и солят, и консервы варят. Фабрика настоящая.

— Прямо в море?

— Ага. Ведь до берега она стухнет. Они знаешь по скольку в море — по четыре, по пять месяцев. Далеко ходят.

— Здорово! — уважительно заметил Митька.

— У нас рыбаков очень уважают. Тяжелая работа. Песен знаешь сколько про них сложено! Передачи по радио для них специальные. Голоса родных передают.

— Как голоса передают? — не понял Митька.

— А так. Приходит на радио мать или жена чья-нибудь и разговаривают: «Дорогой Вася, когда ты приедешь?» Или дитенок какой пищит: «Папочка, здравствуй. Я тебе сейчас прочту стишок». Я и то, когда маленький был, один раз с отцом разговаривал:

— Ну да?

— Честное слово. Я тогда первый раз в школу пошел. Рассказывал. Мне мама подсказывает, а я повторяю.

Митьке стало грустно, что у него никогда ничего такого не было. У Вовки жизнь была как в книгах пишут. А у него все просто, обыкновенно. Как несправедливо все на свете. Вспомнилась ему черноглазая девочка из поезда. Живут же люди!

Он с досадой дернул удочку и вытащил пустой крючок.

— Пока мы тары-бары, рыба и сожрала приманку.

— Ну, подумаешь, одна рыбешка.

Но Митька обозлился.

— Тут тебе тоннами не таскают. Для меня моя рыбина может дороже всех твоих…

Вовка понимал, что если сейчас, обидевшись, ответит резко, то ссора неизбежна. Он промолчал.

И вдруг Мурец упал в воду. То ли он увидел рыбу, то ли просто зазевался. Но он с сильным всплеском шмякнулся и отчаянно забарахтался в воде.

— Утонет! — крикнул Вовка.

Митька протянул руку. Но кот сам выплыл на берег. Мокрый, жалкий, с длинным тонким хвостом, он был похож на огромную крысу.

— Ну и чудище, — сказал Митька и засмеялся. А Мурец стал встряхиваться, обрызгивая ребят холодными противными каплями.

— Давай искупаемся, — предложил Вовка.

— Давай. Раков половим.

Дружная охота за раками, неожиданные находки развеселили ребят. Они хохотали, когда Вовка вытащил невесть откуда здесь взявшийся старый, прогнивший лапоть.

— Это, наверно, рачье гнездо, — догадался Митька.

— А может, карета, в гости ездить.

— Скажешь!

— А что! Одни впрягутся, а другие едут.

— Царица едет, да?

— Может, и царица. Мы же не знаем, как они живут. У пчел ведь есть царица, матка.

— Интересно бы все узнать про них. И вообще про все на свете. Правда?

— Да-а.

Когда они лежа обсыхали на берегу, мирные, немножко уставшие, Вовка все-таки спросил:

— Чего это к тебе Тайка привязалась?

— А что? — сразу насторожился Митька.

— Да я же знаю, что она тебе как смерть нужна, а ты защищать ее стал. Не иначе чего-то вышло у вас.

— Вышло, — неохотно согласился Митька. И рассказал все как было.

— Дела-а. Если она нажалуется, плохо Мурцу придется. Ее отец как пить дать кота изничтожит.

— Чего теперь делать? Ведь она сама не отвяжется.

— Не отвяжется, — согласился Вовка.

Они призадумались.

— А что, если припугнуть ее? Набить? — предложил Митька.

— Девчонку-то?

— А что ж, что девчонку? Это ж змей, а не девчонка.

— А и правда. Давай поймаем, спросим: если молчать не согласится — набьем и еще пообещаем.

— Такой кот! А она ишь чего надумала. Найди такого кота попробуй.

А Мурец словно понимал, о чем разговор, внимательно смотрел на них, слушал.

Тайку они увидели, когда возвращались вдоль речки домой. Она, ни о чем не подозревая, полоскала белье и даже что-то напевала своим скрипучим голосом. Подол платья она засунула в трусы, и видны были ноги, длинные, худые, как у цапли.

— Давай?

— Давай. — Переглянулись ребята.

— Иди-ка сюда, — позвал Вовка.

— Зачем это? — недоверчиво спросила она.

— Выйдешь, поговорим.

Она посмотрела на него, на Митьку.

— Некогда мне.

— Успеешь. А то смотри, мы сами к тебе в воду пойдем, хуже будет.

— А я кричать буду.

Ее птичьи круглые глаза смотрели без страха, скорее даже с вызовом.

— Не услышат, — пообещал Митька.

— Это меня-то?

И завизжала так пронзительно, так громко, что галки сорвались с деревьев и с шумом полетели прочь от опасного места, а Мурец трусливо поджал хвост и скачками понесся наутек.

Ребята зажали уши.

— Это еще что, — перестав визжать, сказала Тайка. — Я еще громче могу. В городе услышат.

— Пока к тебе прибегут, мы тебя отлупим как следует.

— А чего я вам сделала?

— Не знаешь? — Вовка шагнул в воду.

— Это вы из-за Мурца? — сразу догадалась Тайка. — Так я ж никому-никому не скажу. Столько молчала, неужто теперь буду. И пятка давно зажила.

Она вытащила из воды ногу, показала пятку.

— Видите?

— А чего Митьке все время грозишься?

— Я не грожусь.

— А приставать к нему будешь?

— Больно надо.

— Дай честное пионерское, — потребовал Вовка.

— Чего привязались? — И вдруг обрадованно закричала: — Теть Паша!

Мальчики увидели мать Шуры. Она тоже шла сюда, к реке, несла на коромысле мокрое белье.

— Теть Паша, они меня бить хотят! — закричала ей Тайка.

— Стало быть, заслужила, — спокойно ответила тетя Паша и прошагала дальше.

— Что, — съехидничал Митька. — Вот сейчас будет тебе, чтоб не ябедничала.

И он стал закатывать брюки.

Тайка принялась руками и ногами брызгать на них водой. Это словно подхлестнуло ребят, и они бросились к ней. И хоть она отбивалась как могла — брыкалась, кусалась, плевалась, но они все-таки словчились ухватить ее и посадили так, что вода ей стала по горлышко.

— Ну, будешь, будешь?

— Не буду, — заревела Тайка. — Никого мне вас не нужно. Сама проживу-у-у.

Ребята отпустили ее. Молча вышли