Глинистые дороги, покрытые красно-коричневым песком.

Банановые деревья, их ярко-свежая бурлящая зелень.

Стоящие вдоль дорог разношерстные ряды хижин из металла; магазины, бары.

Глинобитные дома. Недостроенные дома. Бетонные стены вокруг торчащих остовов домов.

Белье на веревках.

Костры на задних дворах.

Мусор, груды мусора повсюду.

Дети, выглядывающие из-за хибар.

Дежурящие на краю площади мужчины с «зингерами».

На площади – хитросплетения лавочек с фруктами, горами приправ, тилапиями, гигантскими нильскими окунями, вяленой рыбой невообразимого вида, плетеными корзинами, пустыми канистрами из-под химикатов, продаваемыми как тара для воды.

Дорожная полиция с начищенными бляхами, на которых написано «Ливингстон».

Автослесари.

Стада овец на дороге.

Водители мопедов со штабелями яичной упаковки за спиной.

Женщины, бредущие босиком по жиже.

Белые мужчины на громадных джипах.

Женщины постарше перед барами.

Коричневые зубы красивых девушек.

Вечером электроэнергию вырубают окончательно, и мы сидим в темном доме при свете карманных фонариков. Едим приготовленное Флотеей вкусное мясное рагу – то самое, для которого купили продукты в деревенской лавке. В сумраке кухни работает радиоприемник на батарейках, Флотея подпевает песне. Олли открывает бутылочку пива «Серенгети» с леопардом на этикетке. Мишель бродит взад-вперед, я записываю ключевые местные выражения типа «козлиная нога навынос». Чудесно, уютно – и чего я только боялась?

А, ну да: малярии. Как только начинает смеркаться, в доме появляются комары. И, несмотря на превентивные препараты, я уже начинаю рисовать себе все ужасы этой болезни. Нервно сканирую взглядом каждый угол, где могут быть комары: у комаров особая тяга к таким местам! Здесь-то они точно на меня накинутся. Поэтому в шесть вечера, как только наступает темнота, я обрабатываю себя репеллентом, по совету пособия для путешественника одеваюсь в закрытую белую одежду и натягиваю белые гольфы, хотя по спине струится пот. Олли же, по своему обыкновению, в шортах, и я надеюсь, что он не заметит моих странных одеяний.

Отправляясь спать, я замечаю, что одному комару таки удалось пробраться сквозь москитную сетку. Теперь мне точно не уснуть, пока не найду его и не прикончу. И что мне за дело, что Олли говорит, что зараженные малярией комары даже выглядят иначе, что в момент укуса у них иная поза – да какого черта! Откуда мне знать какая, да и вообще уже поздно. Обливаясь потом, из последних сил я шарюсь в поисках комара, но этот кровопийца не показывается. И вот я уже засыпаю и сплю как убитая.

[письма Карен]

В январе 1914 года, когда Карен прибывает в свое новое жилище в двадцати километрах от Найроби, перед небольшим кирпичным бунгало ее встречали все тысяча двести африканских работников. Вдали синей волной виднелись холмы Нгонг, вокруг которых Шведская африканская компания владела 1800 гектарами земель. На первой фотокарточке, отправленной Карен в Европу, она позирует стоящей на крыльце своего дома одетая во все белое: белая длинная юбка, белая блузка, белые туфли на каблуке, белые чулки и белая широкополая шляпа. Здесь она единственная, кто улыбается. Остальные – восемь слуг-африканцев сосредоточенно смотрят в объектив.

Карен ощущала себя приехавшей «в тихую страну». Тогда Найроби был примитивным, серым и захолустным городком, своими металлическими крышами напоминавшим банку с анчоусами, но на возвышенности царил рай. Природа кругом поражала суровостью: то была сухая желтая равнина. Волнистые холмы пятнились темно-зелеными посадками кофейных кустов. И огромное количество животных! На берегах горных озер водились фламинго, по холмам бродили буйволы, носороги и антилопы канны, в лесах – слоны, жирафы и обезьяны. По саваннам проносились стада зебр, антилоп гну, газелей и стаи крупных кошачьих. Да, это был рай. На плато воздух ощущался настолько чистым и свежим, что, поговаривают, белые впадали в такое состояние эйфории, что несколько утрачивали чувство долга. Переселенцев охватывали страсти настолько свободные, что уже в барах пароходов у женщин спрашивали: вы замужем или проживаете в Кении?

Молодые провели медовый месяц в саванне, ночуя в небольшой и очень простой деревянной хижине. Дичи было в изобилии, по ночам кругом рычали львы, и только одолевали мухи и блохи. Тогда Карен подумала, что ее новая жизнь просто прекрасна. Она писала: «Здесь я там, где я должна быть». Здесь она обнаружила тот простор, ту свободу и страсть, о которых грезила в Дании.

Однако через месяц после прибытия, в феврале, Карен подхватила малярию и пролежала несколько недель в постели разбитая и полностью подавленная. Брор проводил время на сафари или «решал вопросы» в любимом клубе переселенцев «Мутайга», тогда как Карен писала домой, что «тут немного скучно, так как Брор часто отсутствует». В действительности она пролежала больная всю весну. Всякий раз, как Карен чувствовала улучшение, она начинала планировать капитальный ремонт дома (плохо выстроен, крыльцо выходит на солнечную сторону, что непрактично), каталась на лошадях, помогала сажать кофейные кусты (пройдет три или пять лет, пока они начнут приносить урожай) и учила сомалийского повара готовить пищу. Она попросила матушку выслать из Дании поварскую книгу 1830 года, ибо та более-менее соответствовала имеющимся в ее распоряжении продуктам.