в воздух, вместо ожидаемой мною арбалетной стрелы, взвилось нечто вроде веревки – гибкой, блестящей, казавшейся черной в странно желтоватом свете.

Угодив в косматую тварь, черная веревка захлестнула ее петлей-другой, но этим результаты выстрела, похоже, и ограничились. Пурн, завопив, кузнечиком прыгнул к добыче. Прежде мне как-то не приходило в голову, что в столь просторном помещении я сам мог бы прыгать совсем как на палубе, но в этот миг я, подражая Пурну, тоже прыгнул вверх (в основном, потому что не желал потерять из виду Сидеро, пока не поквитаюсь с ним) и едва не вышиб себе мозги о потолок.

Однако сверху, в полете, мне открылся великолепный вид на трюм подо мной. Первым делом взгляд мой упал на косматую тварь (наверное, под солнцем Урд она выглядела бы блекло-коричневой), перечеркнутую черными линиями, но все еще неистово скачущую в попытке удрать. На моих глазах шнур из аркебузы Сидеро перечеркнул ее еще парой штрихов. Тем временем Пурн приземлился с ней рядом, а на подмогу ему, огромными прыжками перескакивая с вершины на вершину беспорядочных нагромождений груза, бросились Идас с Гунни, стрелявшей даже на бегу.

Приземлившись возле них, я не слишком уверенно взобрался по наклоненному вниз стволу горной карронады к казеннику, и едва снова увидел косматую тварь, карабкающуюся ко мне, та прыгнула почти в мои объятия. «Почти» – так как на самом деле я ее не поймал, и она, разумеется, обнимать меня не спешила, но и расстаться нам было не суждено: черный шнур прилип к моей одежде не хуже, чем к плоским, узеньким лентам (ни мехом, ни перьями это не назовешь), сплошь покрывавшим шарообразное туловище косматой твари.

Спустя еще миг, свалившись вместе с ней с карронады, я открыл для себя еще одно свойство черных шнуров: растянутые, они снова сжимались, сокращаясь в длине, причем с огромной силой. Рванувшись в попытке освободиться, я оказался связан крепче, чем когда-либо в жизни, а Гунни с Пурном нашли сие обстоятельство весьма забавным.

Сидеро, крест-накрест обмотав косматую тварь свежим шнуром, велел Гунни освободить меня, что она и сделала, разрезав мои путы кинжалом.

– Спасибо, – выдохнул я.

– Такое случается постоянно, – сказала она. – Я сама как-то раз к такой же корзине прилипла. Стесняться тут нечего.

Возглавляемые Сидеро, Пурн с Идасом поволокли изловленное создание прочь. Я поднялся на ноги.

– Боюсь, надо мной давненько никто не смеялся. Отвык.

– А было дело, смеялись? С виду и не подумаешь.

– В ученичестве. Над младшими из учеников насмехаются все до единого, особенно старшие.

Гунни пожала плечами.

– Если вдуматься, любой нередко выглядит глупо. Например, заснув с разинутым ртом. Конечно, если ты квартирмейстер, смеяться никто не подумает. Но если нет, лучший друг сунет тебе в рот комок пыли… Оставь, не трогай!

Остатки черных шнуров прилипли к ворсу бархатной рубашки, и я ковырнул один ногтем.

– Надо, пожалуй, при себе носить нож, – сказал я.

Во взгляде Гунни мелькнуло сострадание. Глаза ее были огромны, темны, безмятежны, будто коровьи.

– А ты, что же, не носишь? Нож ведь у каждого должен быть.

– Когда-то я носил меч, – ответил я. – Но со временем изменил этой привычке и начал брать его с собой только на церемонии. А сейчас, уходя из каюты, подумал, что пистолетом вполне обойдусь.

– Для боя – да. Но часто ли такому, как ты, приходится драться? – Отступив на шаг, она сделала вид, будто оценивает мою внешность. – Вряд ли с тобой многим охота связываться.

На самом-то деле в матросских башмаках на толстой подошве она нисколько не уступала мне в росте, а там, где люди что-либо весят, в весе не уступала бы тоже: под кожей были видны настоящие мускулы, прикрытые добрым слоем жирка.

Я, рассмеявшись, согласился: да, когда Сидеро сталкивал меня с помоста, нож пришелся бы очень кстати.

– О, нет, – осклабившись, возразила Гунни, – этого ножом даже не оцарапаешь, как сказал хозяин борделя, увидев входящего моряка.

Я вновь рассмеялся, и она подхватила меня под локоть.

– И вообще, нож – он обычно не для драки. Нож – для работы, для самой разной работы. Как без ножа сплеснить канат или открыть коробку с пайком? Пока идем, поглядывай по сторонам. В этих грузовых отсеках чего только не найдешь.

– Мы идем не в ту сторону, – заметил я.

– Я знаю другой путь, а если пойдем тем же, которым пришли, найти ничего не успеешь. Слишком он короток.

– А что, если Сидеро погасит свет?

– Не погасит. Разбуженные, светильники светятся, пока рядом остается хоть кто-нибудь. О, уже кое-что вижу. Взгляни-ка.

Сам не знаю отчего, я сразу же проникся уверенностью, что Гунни заметила этот нож еще во время охоты за косматым созданием, но притворяется, будто нашла его только сейчас. Из груды хлама торчала наружу только костяная рукоять.

– Не стесняйся. Возьмешь себе – никто слова против не скажет.

– Нет, я думал совсем не о том.

Нож оказался охотничьим, суженным к острию, длиной около двух пядей, с широким, зазубренным обухом.

«Как раз для черной работы», – подумалось мне.

– И ножны тоже возьми. Не станешь же его в руке носить целый день.

Ножны, хоть и сшитые из простой черной кожи, были снабжены кармашком, где некогда хранился какой-то небольшой инструмент, живо напомнившим мне кармашек для точильного камня на великолепных, человечьей кожи, ножнах «Терминус Эст». Нож понравился мне с первого взгляда, а при виде этого кармашка я полюбил его всей душой.

– Повесь на пояс.

Я послушно прицепил ножны к поясу, слева, уравновесив ножом тяжесть пистолета.

– Я думал, на таком большом корабле грузовые трюмы гораздо больше.

– Да это на самом деле не груз, – пожав плечами, объяснила Гунни. – Так, барахло. Всякая всячина. Знаешь, как устроен этот корабль?

– Понятия не имею.

Гунни негромко рассмеялась.

– И никто другой не знает, по-моему. Соображения есть у каждого, и каждый делится ими с товарищами, но в итоге все эти догадки обычно не подтверждаются. По крайней мере, в самое яблочко еще никто не попал.

– А я думал, уж вы-то в своем корабле разбираетесь от и до…

– Он слишком велик, а еще здесь уйма таких мест, куда нас не водят, а самим их не найти или не попасть внутрь. Однако точно известно: бортов у него семь, чтоб парусов нес побольше, понимаешь?

– Да, понимаю.

– Под некоторыми палубами – по-моему, под тремя – трюмы, огромные, не чета этому. Там и хранится основная часть груза. Отсеки под четырьмя другими оставлены клиновидными. Некоторые, как этот, заняты всякой рухлядью. Некоторые отведены под каюты и