своим взглядам Джон Флинн, отказываясь признать поражение, отстаивал гуверовским языком гуверовский довод, заявляя, что «коммунист, фашист и приверженец планирования, в действительности являющийся фашистом, перевернули все с ног на голову. [До этого централизованное государство было врагом либерализма. — Р. Р.] Они намереваются сделать государство более чем когда-либо могущественным с помощью арсенала его экономического оружия. И называют это мечтой о либерализме. Я утверждаю, что они украли величественное старое слово и эта похищенная собственность сводит их с ума» (курсив мой. — Р. Р.)73.

Для периода Нового курса символ «либеральный» особенно важен, во-первых, потому, что при появлении этого символа казалось, что он представлял собой нечто новое. Новый символ предполагал новую деятельность. Во-вторых, новый символ и спор, который он вызвал, отражали интеллектуальное смятение нации, пытающейся решить, следует ей принять или отвергнуть новый курс в экономической политике. В-третьих, этот новый символ, в отличие от географических терминов, позволял людям рассуждать с точки зрения классов, а не регионов страны, т.е. рассуждать, пользуясь дихотомией «либералы—консерваторы», а не «Север—Юг». В конечном счете, этот символ оказался особенно важен для людей, живших во времена Нового курса, поскольку они считали важным спор о том, кому принадлежит новый либеральный ярлык.

Действительно, в 1936 г. «Нью-Йорк таймс», отражая озабоченность общества, имела право писать в редакционной статье, что борьба за либеральный ярлык «выходит на передний план как вопрос национальной кампании. И те и другие, и сторонники Нового курса, и противники политики, проводимой нынешней администрацией, декларируют свою приверженность либеральному идеалу свободы и демократии; обе стороны атакуют друг друга как противников истинного либерализма»74.

Можно согласиться с тем, что символы важны; что в США особенно важен символ «либеральный»; и что к концу 1930-х «либеральный» стал жизнеспособным символом, использовавшимся для идентификации программы Нового курса. Однако рождение и развитие либерального ярлыка ставит более трудные вопросы. Как и почему этот политический символ получил в США столь широкое распространение и за столь короткое время? Почему этот символ остался жизнеспособен, тогда как другие слова-символы, такие как «новая свобода», «новый курс», «нормальное состояние» и более современные, такие как «справедливая сделка» и «новые рубежи»75, выглядят сегодня устаревшими? Действительно ли Рузвельт выбрал символ «либеральный», чтобы обозначить свою программу? Насколько осознанно он сделал свой выбор? Если он выбрал этот ярлык, то почему именно его, а не какое-нибудь другое слово-символ, например «прогрессивный»? Каким образом Рузвельт сумел убедить общество в том, что именно он, а не Гувер, является «истинным либералом»? До какой степени публика была сбита с толку в тот период, когда оба кандидата, и Гувер, и Рузвельт, провозглашали, что каждый из них — либерал? И почему в последнее время либералы свели на нет важность либерального символа, так что все больше политиков, не смущаясь, начали называть себя консервативными?

В данном исследовании мы попытаемся выяснить, как и почему этот жизнеспособный символ появился на свет, каково было отношение к нему общества и насколько влиятельным был этот символ во время Нового курса. Почему выросла важность именно этого символа и почему он пришел в упадок? Ответы на эти вопросы поможет дать изучение британской версии этого слова, предпосылок, имевшихся в Америке до великой дискуссии 1930-х годов и самой этой дискуссии, а также исследование эволюции отношения к либерализму после 1940-х годов. Благодаря этому мы сможем понять значение и пользу символов для правовой и политической сфер вообще.

Глава 2. Британская аналогия

Возникновение либерализма в Англии

Как верно замечает Джованни Сартори, «если доктрина либерализма как явление, по мнению такого авторитетного специалиста, как Гарольд Ласки, играла заметную роль в истории Запада на протяжении четырех веков, то слово “либерализм” появляется относительно недавно»76. Термин «либерализм» родился в 1811 г., когда группа испанцев предложила принять конституцию, базирующуюся на французской конституции 1791 г., которая в свою очередь основывалась на радикальных идеях философов77. Сторонники этой радикальной конституции называли себя либералами, и поскольку корни этих либералов были в Просвещении, существенным элементом их умонастроения с самого начала был антиклерикализм78.

В споре о новой конституции с монархистами и клерикалами, а также со светскими сторонниками католической церкви либералы стали даже еще большими антиклерикалами; их оппоненты отвергали конституцию как негодный документ, основанный на ложных теологических и философских допущениях79. Притом что испанские правые, безусловно, не могли вызывать симпатии, самих новых испанских либералов тоже едва ли можно было считать образцом добродетели. Томас Нил назвал их философию «доктринерской (как это вообще характерно для испанцев), деспотической и — как ни парадоксально — совершенно нелиберальной (illiberal)»80.

Из Испании термин «либеральный» отправился в Италию, явившись там как liberalismo, и во Францию — как libéralisme, где использовался для характеристики некоторых местных политических убеждений81. Важно понимать, что в каждом случае новый ярлык прикладывался к убеждениям, которые уже существовали. Термин «либерализм» приходил после того, как либерализм возникал как явление, и — поскольку слово следовало за фактом — никакого идеологического сходства в использовании термина в разных странах не требовалось. В некоторых странах, например в Германии, «люди начинали говорить о “либерализме”, когда они уже переставали — или готовы были перестать — быть либералами»82. Хотя в католических странах либерализм, как правило, включал в себя антиклерикализм, в ярлыке «либеральный» не было ничего, что бы свидетельствовало о необходимости такой взаимосвязи. Хотя английский либерализм и имел некоторый теологический подтекст, в действительности он не был антиклерикальным, будучи сосредоточен, в первую очередь, на экономических проблемах, и лишь во вторую — на политике83.

История укоренения термина «либерализм» в Англии, куда он был занесен с континента, особенно поучительна. С 1811 по 1830 г. термин «либерализм» путешествовал по европейскому континенту, приобретая коннотации революции, антиклерикализма и безграничного своеволия, т.е. всего того, что большинство американцев сегодня назвали бы экстремизмом. Затем, около 1830 г., левое крыло партии вигов объединилось с группой радикалов84 и предпринимателями, начав борьбу за то, что в итоге стало реформой избирательной системы 1832 г.85 Они предложили расширить избирательное право, распространив его на предпринимателей, и пересмотреть деление страны на избирательные округа, с тем чтобы растущие промышленные центры получили более справедливое представительство86. Маколей считал, что это был «второй Билль о правах, Величайшая хартия вольностей Англии»; однако вторая «Магна карта» не понравилась землевладельцам, поскольку она могла уменьшить власть, которую они получили благодаря первой.

Сегодня, когда даже наиболее тоталитарные режимы на словах признают