наоборот, всё право создается правительством и всё право «инспирировано интересом большинства и одновременно направлено против так называемого ложного, узкоэгоистического интереса»105.

Принцип Бентама был с готовностью воспринят буржуазией, использовавшей его против эгоизма землевладельческого класса. Однако бентамовским принципом могли воспользоваться не только промышленники. Хотя радикализм отчасти был либеральной философией среднего класса, в том смысле, что принцип эгоизма подразумевал индивидуализм и защиту личных свобод, радикализм мог также быть демократическим, поскольку оправданием законов было счастье большинства. В бентамовской философии содержались также семена государства социального обеспечения и социализма: если рабочие обретали право голоса, то государство, действуя во имя торжества принципа наибольшего счастья и не озабоченное необходимостью соблюдать естественные права собственности, было бы вполне социалистическим106.

Понять, что принципы Бентама содержат возможность либерализма социального обеспечения и даже социализма, легче всего, если обратиться к книге Джона Рёскина «Последнему, что и первому» — сочинению, которое было одним из самых значимых по своему воздействию на британскую политику рубежа XIX—XX вв. Согласно Джону Розенбергу, «Клемент Эттли, ставший социалистом, прочтя работы Рёскина и Уильяма Морриса, писал, что современная Лейбористская партия родилась в 1906 г., когда в Палату общин были избраны 29 независимых лейбористов107: согласно ходившей среди них анкете, книгой, которая сильнее всего повлияла на их мировоззрение, была именно книга Рёскина “Последнему, что и первому”»108. Однако же именно этот автор, столь авторитетный среди первых членов великой английской социалистической партии, настаивал на том, что политическая экономия должна стремиться к тому, чтобы «как можно большее число людей были благородны и счастливы»109.

Второй составной частью классического либерализма, содержавшей зародыш другого либерализма, либерализма социального обеспечения, была философия английских экономистов. В политике эти экономисты примыкали к радикалам — сторонникам Бентама, а в сфере экономической теории они были последователями Адама Смита. Адепты Адама Смита верили в существование homo oeconomicus110, правда, ограниченное стенами их научной лаборатории. «Экономического человека» не выпускали «на улицу как человека из плоти и крови, чтобы он мог создавать законы для своих ближних»111. Второе важное различие между радикалами и экономистами заключалось в том, что эти последователи Адама Смита не считали, что, если люди будут преследовать эгоистические интересы, это породит естественную гармонию. Наоборот, они считали, что в обществе неизбежен конфликт.

Один из аспектов этого конфликта раскрыл Мальтус в своем «Опыте о законе народонаселения». Большое население, заявлял Мальтус, не всегда является благом. Он полагал, что темпы прироста населения значительно выше темпов прироста продовольствия, порождаемого землей112. Группой, которая виновна в нищете, возникающей в результате перепроизводства людей, является трудящийся класс. Мальтус как бы говорил работникам: «Отсутствие самоконтроля привело вас к тому, что ваша численность умножилась до состояния смертельной взаимной конкуренции»113. Следующий шаг в развитии аргументации Мальтуса сделал Рикардо. У него злодей не пролетариат, а землевладелец. С увеличением народонаселения должно обрабатываться все большее количество земли. Кроме того, поскольку одни земли более плодородны, чем другие, по мере роста численности населения более плодородные земли будут расти в цене. Небольшое число землевладельцев, которым повезло владеть этими более плодородными землями, будут богатеть просто благодаря ожиданию; такие землевладельцы могут становиться богаче, не трудясь при этом более усердно.

Промышленная буржуазия использовала теорию Рикардо с целью показать, что это не она, а землевладельцы суть эгоистичные члены общества, ответственные за нищету рабочих. Однако уже этот аргумент деловых кругов содержал в себе семена введения системы социального обеспечения: если ценность земли создается обществом, то, очевидно, общество и должно владеть землей. Экспроприировать злодеев! По словам Руджеро: «Вскоре рабочий… цитировал Рикардо против Рикардо»114.

Главной фигурой среди тех, кто использовал довод Рикардо для обоснования исключительно государственного владения рентой, занимал американец Генри Джордж. Он считал сформулированный Рикардо закон ренты «геометрической аксиомой». Он доказывал, что рента, поскольку она растет быстрее, чем производительность труда и капитала, понижает заработную плату и прибыль, вызывая тем самым спады производства и все большую бедность. Простое решение проблемы, предлагавшееся Генри Джорджем, состояло в том, что ренту должно присваивать государство. Единый налог на землю привел бы к постоянному росту государственных доходов, что позволило бы ему осуществить целый пакет новых программ. Джордж предсказывал: «Мы сможем достичь социалистического идеала, но не посредством репрессий, осуществляемым государством. Государство должно стать управляющим великого кооперативного сообщества всех людей»115.

Третья составная часть классического либерализма, содержавшая в себе семена изменений, была связана с религиозным аспектом либерализма. По выражению Гладстона, «главной опорой британского либерализма» был религиозный нонконформизм. Личная инициатива, конкуренция и дух кальвинизма присутствовали в каждой нонконформистской секте116. Их организация была конгрегациональной117, их члены в основном были выходцами из среднего класса и элиты рабочего класса118. Эти возрожденные нонконформистские секты119 были призваны сделать радикализм более гуманным. Homo oeconomicus и добрый самаритянин стали компаньонами. Наряду с нонконформизмом, вызванным к жизни деятельностью методистов, развивалось и евангелическое движение, которое действовало в рамках англиканской церкви и породило те же моральные и социальные достижения, что и методизм.

Результатом этого религиозного развития, по словам Джона Дьюи, стало всеобщее гуманистическое движение, «вызванное к жизни религией, активно выступившей против рабства, против жестокого обращения в тюрьмах, против грубых и механических методов административной благотворительности, а также, посредством фабричных законов, против нечеловеческих условий труда женщин и детей на заводах и в шахтах. Движущей силой каждого из этих проявлений гуманизма было евангелическое рвение»120. Это гуманистическое рвение и стало, конечно, зародышем нового либерализма.

К концу 1860-х годов классическая Либеральная партия выступила против Крымской войны121, в Гражданской войне в США поддержала в конечном счете северян (поскольку либералы воспринимали северян как борцов против рабства), сократила государственные расходы, ввела прямые налоги; она также поощряла большую независимость колоний (что в итоге проложило путь к созданию Британского содружества наций в XX в.) и религиозную свободу. Но Либеральная партия все еще не имела собственной политической позиции в сфере образования, либералы выступали против фабричного законодательства и государственной опеки рабочих и с почтительным педантизмом относились к свободе договора, который давал преимущества, главным образом, владельцам средств производства122.

Семена нового либерализма: рост, созревание и увядание

Как было показано выше, в Англии термин «либеральный» имел совершенно определенное значение, потому что был связан с конкретной политической партией. Но даже это совершенно определенное значение могло эволюционировать, поскольку доктрина либерализма содержала в себе семена перемен. Однако простой факт того, что семена посеяны,