мы такие нелепые и можно ли надеяться, что мы больше так не будем. Среди прочего в 1957 году Леон Фестингер выпускает книгу о когнитивном диссонансе, где отмечает, что любой сделанный выбор сопровождается сожалениями об альтернативной упущенной возможности и ее отчетливых плюсах. Однако, поскольку испытывать такие терзания некомфортно, человек быстро и эффективно убеждает себя в колоссальных преимуществах того варианта, который он предпочел, отмечает Фестингер в последующих работах. Многочисленные проверки в лабораторных экспериментах и в реальной жизни подтвердили справедливость этого принципа. Посетители скачек уверены в победе лошади, на которую они уже только что поставили два доллара, намного тверже, чем если расспросить их об этом, пока они еще стоят в очереди к букмекеру [1]. Люди, выбравшие для себя в воображаемой ситуации заболевание корью вместо перелома руки, начинают впоследствии считать корь менее опасной, чем когда оценивали ее предварительно, причем наблюдать это можно не только по опросам, но и по активности участков мозга, связанных с оценкой альтернатив, по данным функциональной магнитно-резонансной томографии [2]. На любое решение влияет масса ситуативных факторов, но впоследствии воспоминания о ранее сделанных выборах, становясь частью индивидуального нарратива, формируют собственное представление человека о том, кто он такой, что для него важно, что его пугает, что нравится. То есть в схеме “наши предпочтения” => “наши выборы” часто оказывается, что стрелочка развернута в противоположном направлении [3]. В отличие от многих других находок экспериментальной психологии, у эффекта изменения предпочтений в результате выбора нет серьезных проблем с воспроизводимостью. В метаанализах он выглядит настолько же солидным, насколько в отдельных экспериментальных работах и научно-популярной литературе [4].

Логично было бы предположить, что сходным образом люди будут воспринимать и свои репродуктивные выборы – даже в том случае, если у них оказалось больше или меньше детей, чем они бы сами запланировали исходно. Это может оказаться правдой, но такие эффекты очень трудно объективно оценить в исследованиях. Чем чувствительнее тема, чем больше на нее накручено и личных надежд, и социальных ожиданий, и непредсказуемых будущих последствий, как хороших, так и плохих, – тем выше вероятность, что респонденты не будут вполне искренни даже в анонимных опросах, и тем сложнее набрать репрезентативную выборку. Допустим, если у женщины была незапланированная беременность и она пришла в клинику на аборт, то исследователи могут с ней связаться через несколько лет, чтобы спросить, довольна ли она своим решением. Но если женщина решила сохранить свою случайную беременность и в клинику на аборт не пошла, то как вообще ее отличить от женщины, чья беременность была запланированной? И если обе женщины в дальнейшем разочаруются в своих решениях, то какова вероятность, что они признаются в этом интервьюеру? А еще могут быть респондентки, у которых беременность была запланированной, но они никогда об этом не скажут, потому что выдали ее за сбой контрацепции для своего партнера или для своего работодателя. И женщины, которые хотели сделать аборт, но пропустили все сроки. И те, кто забеременел целенаправленно, но потом пожалел об этом, потому что изменились обстоятельства или само новообретенное родительство радикально разошлось с ожиданиями по поводу него. Не меньше сложностей присутствует и у исследователей, желающих оценить не исход конкретной беременности, а репродуктивные результаты респондентов в течение жизни в целом. Признаться, что ты никогда не хотел детей, если они уже есть, маленькие и трогательные, и искренне тебя любят, – это разговор не для слабонервных. Но и сообщить интервьюеру, что ты хотел детей, просто не смог в течение своей жизни ни встретить подходящего партнера, ни заработать достаточно денег, – тоже так себе удовольствие. Все врут, как учил нас доктор Грегори Хаус, и тем не менее давайте посмотрим хотя бы на тот ограниченный набор данных, который нам доступен, отдавая себе отчет во всех трудностях, с которыми сталкиваются исследователи.

Главное в выборе – это сама возможность выбирать

Подавляющее большинство женщин, сделавших аборт, через два-три года довольны своим решением. Этот вывод хорошо воспроизводится в разных исследованиях, формулировка вопросов и особенности выборки влияют только на конкретные цифры. Несмотря на то, что более половины женщин, сделавших аборт, соглашаются, что выбор был для них трудным, до 95 % все же считают принятое решение правильным для себя, причем степень уверенности повышается по мере того, как проходит больше времени после операции [5, 6].

Один из важных источников данных об абортах или их отсутствии – американское исследование Turnaway Study, сопоставляющее долгосрочные последствия для женщин, которые благополучно сделали аборт, и тех, кому в аборте отказали (как правило, потому что они пропустили разрешенный законом срок). В исследовании сравниваются три группы женщин: те, кто обратился за абортом своевременно; кто обратился в последний момент, но успел; кто обратился в последний момент и не успел. Основные причины для того, чтобы стремиться прервать беременность, между ними принципиально не отличаются: отсутствие финансовой возможности выращивать ребенка; неподходящий момент в жизни и предстоящие из-за беременности проблемы с учебой и работой; беременность от человека, которого не хотелось бы видеть в роли отца; необходимость учесть интересы уже существующих детей; эмоциональная неготовность, незрелость женщины (по ее собственной оценке). При этом, конечно, те, кто обращается за абортом на сравнительно поздних сроках, менее благополучны, чем те, кто делает его с большим временным запасом. Эти женщины, как правило, моложе (в принципе в исследование включают девушек от 15 лет), у них ниже уровень образования и доход. Основные причины, по которым они обратились за медицинской помощью только в последний момент, – это отсутствие денег на саму процедуру[2] или даже на дорогу до клиники, а также позднее обнаружение беременности (например, из-за нерегулярного цикла). Женщины, которые были вынуждены оставить ребенка, впоследствии демонстрируют многочисленные отличия от тех, кто все-таки успел сделать аборт. Сразу после родов они чаще живут с родителями, а в пятилетней перспективе чаще живут одни (не с партнером), активнее обращаются за всевозможными пособиями и благотворительной помощью, обладают меньшим доходом в пересчете на члена семьи и чаще оказываются за чертой бедности, в течение первых четырех лет реже работают полный день, с большей вероятностью бросают учебу, более закредитованы. Если женщина в отношениях, то риск физического насилия выше в случае сохранения беременности. И так далее, какую проблему ни возьми – все они усугубляются, если добавить в уравнение незапланированного ребенка [7, 8]. Это, в общем, довольно очевидно (с младенцем сложнее учиться, работать и сохранять независимость от родителей и партнеров, особенно если вы родили его рано и на фоне уже