Общество XVI века – это сословное общество, причем пропасть между сословиями почти непреодолима. Сословная принадлежность – характеристика врожденная, как форма носа, цвет кожи или пол. Сменить сословие в те далекие времена – это примерно как сменить пол сейчас: в принципе, возможно, но происходит очень редко и означает коренной переворот в жизни человека и его близких. И если перемены «снизу вверх» – немногие случаи производства в дворянство – это огромный социальный скачок, то «сверху вниз» – это как прыжок в пропасть: самоубийственно и вообще непонятно, зачем это делать.

Остается понять, откуда родившийся и выросший в Антверпене Бальтазар мог узнать о де Терселене, жившем за сто лет до него? Скорее всего, от деда: Кристоф Плантен происходил как раз из этого региона, возможно, хозяин замка был сеньором местности, где он жил ребенком, может быть, члены его семьи работали в замке или в окрестностях. В конце концов, де Терселен – личность примечательная и наверняка прекрасно известная в округе.

Вопреки мечтаниям Бальтазара I, его прадед Жан был слугой. Впрочем, не простым – кем-то вроде камердинера. Он состоял при будущем канонике, когда тот еще учился в университете. Потом их пути разошлись, но, вновь поступив на службу к настоятелю Порре, Жан стал исполнять похожие обязанности при его многочисленных племянниках. Леон Воэ именует Плантена-старшего просто лакеем, Сандра Лангерайс – гувернером, хотя нет никаких доказательств, что он не только присматривал за детьми, но и чему-то обучал их. Гувернером мог называться не профессиональный воспитатель и преподаватель, а просто слуга, который смотрит за молодым поколением и воспитывает его по мере сил. Был ли Жан Плантен хоть как-то образован, неясно. Но из письма Пьера Порре известно, что в приходской школе, которой заведовал каноник, Жан выполнял функции управляющего хозяйством. Позднее он будет сопровождать молодое поколение семьи в университет, вернувшись к обязанностям камердинера.

Те несколько лет, что он провел в Лионе, были самыми теплыми и беззаботными в жизни маленького Кристофа.

В семействе Порре и Пюпье к Жану и его сыну отнеслись прекрасно, в доме были дети его возраста, с которыми он мог проводить время и дружить. Взрослые, похоже, никак не ограничивали их общение с сыном слуги. Пьер Порре навсегда стал его лучшим другом, а позже и доверенным лицом в коммерческих и личных делах, они обращались друг к другу «брат». По воспоминаниям Пьера, Жан был добрым и сердечным человеком, постоянно баловал ребятишек сладостями, оба мальчика – Кристоф и Пьер – называли его отцом. В приходской школе, где работал Плантен-старший, учились все дети Порре и Пюпье; их бездетный дядя, каноник, очень любил племянников и принимал самое деятельное участие в их судьбе. А маленький Кристоф крутился возле отца, играя и путаясь под ногами, пока…

Неизвестно, как он очутился за школьной партой. Возможно, кто-то из учителей заметил живое любопытство и выдающиеся способности ребенка. Может быть, каноник проявил доброту к сыну своего камердинера, который был его верным спутником в веселой молодости, и дал мальчику возможность учиться. Это была огромная, удивительная удача. Дети слуг росли среди слуг и чаще всего становились слугами. Если проявляли особенную сообразительность – то привилегированными слугами. Они не учились грамоте, им не нужна была латынь. В конце концов, занятия в школе – удовольствие не бесплатное, да и пока мальчик учится, он не может работать. Но по затейливой прихоти судьбы Кристофу Плантену повезло попасть в школу и учиться вместе с детьми Порре и Пюпье.

Эта идиллия продолжалась несколько лет. А потом кто-то из подросших племянников каноника отправился в университет – сначала в Орлеан, потом в Париж – и Жан Плантен сопровождал его, вернувшись к подзабытым обязанностям камердинера. Кристофа он взял с собой. Возможно, в лионской школе мальчик проявлял серьезные успехи, раз отец, увидев, какие перспективы открываются перед сыном, всеми силами постарался дать ему хорошее образование.

Об этих годах в Париже почти ничего неизвестно. Очутившись в столице примерно в десятилетнем возрасте, Кристоф, по-видимому, посещал одну из церковных или городских латинских школ. Иначе трудно объяснить его способность прекрасно изъясняться как на родном языке, так и на латыни, знание испанского, знакомство с античными авторами. Вся его обширная переписка показывает хорошее классическое образование, которое в те далекие времена было доступно лишь очень немногому числу людей.

Как такое образование мог получить сын слуги? Формальных запретов на обучение для детей простолюдинов не существовало, скорее, все упиралось в деньги. Платить за учебу и за расходные материалы (бумага, чернила, письменные принадлежности), а также содержать подростка все время, пока он учится, – не каждая городская семья могла себе такое позволить. Отдавал ли Жан Плантен все свое жалованье на обучение сына, отказывая себе в самом необходимом? Были ли у него какие-то сбережения? В конце концов, не мог ли великодушный каноник Порре или кто-то еще оказать финансовое покровительство, несомненно, одаренному пареньку? Этого, похоже, уже никогда не удастся выяснить. Чувствовал ли себя Кристоф не в своей тарелке среди детей обеспеченных бюргеров и даже дворян? Или, возможно, средневековое общество, построенное на сословных барьерах и предрассудках, наконец-то начинало меняться?

Да, оно стремительно менялось, хотя и в другом смысле. Юный Плантен живет своей жизнью, посещает школу, зубрит латынь – в Лионе, как и в Париже, все мирно и спокойно. Пока что. Но в Европе бушует самая настоящая революция, хотя никто ее, конечно, так не называет. Позже, уже в XIX веке, происходящее назовут Реформацией, под этим именем события XVI века и войдут в учебники истории.