Дарья с удивлением осознала – никогда не тратила на это внимания раньше – Рома был во всем, кроме памяти. Он наполнял настоящее до такой степени ярко и плотно, что для воспоминаний не оставалось ни времени, ни места. Она смотрела и слушала, жадно и ревниво. Для чего нужна ностальгия по старым изображениям и словам, которых более уже не существует. Какими бы удачными ни были его репризы, она знала, будут новые – лучше и, не торопясь, ждала.

Память – попутчица разлуки и потери – нить за нитью вплетает в себя реальность, терпеливо и трепетно ожидая момента проявиться во всей прелести возвращения некогда навсегда исчезнувших мгновений.

Он выказывал свою привязанность к ней глазами, улыбкой, словами. Никогда не повторяясь и никогда в этом не было притворства, чудачества или лицедейства.

Она не любила его фотографии, даже самые недавние и удачные – вот он здесь напротив, живой, улыбающийся, непрерывно меняющийся, и это заполняло всю ее, не оставляя пространства не только для воспоминаний, но и для ожиданий. Какой смысл ловить тень прошедшего или терять время на предвкушение будущего, если у тебя такое прекрасное переполненное настоящее?

Сейчас ей придется учиться аккуратно извлекать воспоминания, чтобы не растерять, не попортить, и чтобы их хватило на всю жизнь. Делать это с такой же аккуратностью, с какой несколько минут назад выискивала следы его телесного существования, бережно очищая от чужого и несущественного.

– Вот и ознакомились, – не задерживаясь для подобающих приветствий, проговорил Герасим и добавил. – Вечереет, торопиться надо.

Герасим добрался до середины ямы, когда подоспела подмога, и оставшаяся часть была закончена уже без его участия. Две женщины аккуратно укутали останки в тряпки и опустили их вниз в сырые, холодные темные объятия земли. Даша взяла лопату, повернула ее тыльной стороной вверх и начала набирать землю таким неудобным способом. После трех раз повернула лопату совковой гранью и начала перебрасывать землю привычным образом. Никто не подал виду, что заметил этот странный выворот.

Еще три лопаты присоединились к процессу, и минут через семь над землей вырос бугор. Даша долго и аккуратно записывала его в память в растворе высоковольтной линии, угла дикого сада, пригоршни изб на одном краю дороги и извилины леса на другом.

Герасим поднял лопату, и работы начали приостанавливаться, хотя очевидно, были далеки от завершения. Разожгли костер и побросали туда достаточно дров, чтобы был он хорошо виден далеко в округе. Люди начали торопливо расходиться.

– Для чего огонь? – спросила Даша Герасима.

– Мы еще не кончивши. Завтра по заре продолжим. А пока надобно зверей шугать и собак, и воронье стращать. А чего лопата наизворот?

– Чтобы показать любовь к ушедшему. Мы не хотим его отпускать, но вынуждены, поэтому делаем это без желания, так неправильно, как только возможно.

– Моя изба недалече. Тебе отдохнуть надобно. У меня внучка Надя вроде твоего. С ней и заночевала бы.

Следуя за Герасимом, Даша неустанно оборачивалась, надеясь то ли увидеть ранее незамеченное, то ли принять вразумление из прошлого, то ли запомнить важное для будущего.

Подошли к избе. Герасим остановился. Некоторое время молчал. Было, что сказать, а решимости не хватало, а может, какое-то одно важное слово никак не подворачивалось. Странно то было для Даши. Казалось, Герасим уверен в себе и в словах своих, и не случалось у него сомнений в жизни, ни душевных, ни умственных.

– Послушай старика, – не глядя на нее, попросил он.

Даша повернулась и стараясь как можно внимательнее и менее назойливо смотреть ему в глаза, не проронила ни звука.

– Не годится тебе оставлять душу в этой земле. И горюшко свое забери за собой. Нет для них здесь места. Обещаю хранить упокоение, но душу и горюшко… – повторил он еще раз, стараясь выражениями голоса и глаз объяснить то, для чего не хватало слов, – не в моей это мочи.

Не помогло. Даша не понимала.

– Как? – вопрос случился сам по себе, хотела то она спросить другое. «Как можно оставить горе? или душу? Уж не думает ли он, что Даша забудет Рому, оставит его в одиночестве томиться в чужой земле?»

Вопрос, однако, сказался правильным и Герасим отозвался. Из кармана офицерских галифе он достал тряпочку, перевязанную двумя тесными узелками, и протянул ее Даше. Не эту ли тряпочку искала она глазами и памятью, но найти не смогла. Она спрятала горсть на теле, и то с готовностью приняло ее как свою часть, как изголодавшее сердце принимает струйку подоспевшего кислорода.

Даша вошла за Герасимом в сени. Скорбь того дня еще не перешагнула порог избы. Из светлицы доносился шум многолюдья. Герасим присел на скамью и начал стаскивать сапоги. Даша присоединилась. Сняла туфли. С мольбой посмотрела на Герасима.

– Можно я чуток здесь посижу?

– Не боись, никто не станет тебя терзать. Люди с пониманием.

Не в том была причина. Не хотела она вносить печаль в чужой дом и не готова была делить горесть с незнакомыми людьми. Она потеряла все. Хоть что-то пыталась сохранить для себя. Пусть даже это скорбь. Хотя… Несколько минут мало что изменят. Напротив, войти позже – значило привлечь больше внимания. Так она потянулась за Герасимом, прикрываясь за его широкой и высокой спиной.

С их появлением люди притихли, стараясь по возможности не смотреть на горестную гостью. Герасим пошептался с девушкой лет восемнадцати, и та подошла к Даше. Должно быть, это и есть Надя.

– Садись к столу, соберу чего поесть.

– Я не могу есть.

– В этот дом можно войти голодной. Но выйти голодной нельзя и спать нельзя идти голодной. Это правило. Ты не хочешь нарушить его. Дед того не заслуживает, – тихо сказала Надя.

Не дожидаясь Дашиного ответа, она торопливо отошла, но скоро вернулась с кружкой воды. Ростом она была с Дашу, но широка в костях, говорила чуть хрипловатым голосом.

Даша села на скамейку, стараясь оставаться неподвижной, не видеть и не слышать людей в горнице. Она тихо вспоминала день с раннего утра и с удивлением осознала, что за весь день ни одна слеза не выпала из ее глаз.

Люди вокруг посматривали на нее, но попытки приблизиться никто не предпринял. Скоро Надя вернулась с миской парящей картошки с запахом сала и чеснока, но кусочки сала были тщательно выбраны. Дед Герасим продумал и эту мелочь.

– Спасибо Надя, прости, что не уважила.

– Шелуха все это. Не бери в душу. Думай о своем. Все остальное чужое.

Женщина постарше принесла темно-бордовый чай