— О! Положитесь на меня! — воскликнул Рультабий, воздев руки к небу, словно призывая его в свидетели.

Поезд тем временем тронулся…

— Однако мы едем! — молвил судебный следователь, с удивлением констатируя, что мы едем вместе с ним.

— Да, сударь, истина тронулась в путь… — сказал, любезно улыбаясь, репортер. — В путь, к замку Гландье… Великолепное дело, господин де Марке, великолепное дело!

— Темное дело! Невероятное, непостижимое, необъяснимое дело… Но должен признаться, господин Рультабий, я боюсь только одного… а именно: что журналисты, желая найти ему объяснение, попробуют вмешаться…

Мой друг оценил этот ловко нанесенный прямой удар.

— Да, — сразу же согласился он, — этого следует опасаться… Они во все вмешиваются… Что же касается меня, то я говорю с вами по чистой случайности, господин судебный следователь, да, простой случай повинен в моей встрече с вами и привел меня, можно сказать, в ваше купе.

— Куда же вы направляетесь? — поинтересовался г-н де Марке.

— В замок Гландье, — не дрогнув, ответил Рультабий.

Г-н де Марке подскочил.

— Вам не удастся туда попасть, господин Рультабий!

— Вы этому воспротивитесь? — спросил мой друг, уже готовый к бою.

— Конечно, нет! Я слишком люблю прессу и журналистов, чтобы доставлять им хотя бы малейшие неприятности… Сам господин Станжерсон не желает никого видеть и закрыл свою дверь для всех. Поверьте, она надежно охраняется. Вчера ни одному журналисту не удалось переступить порог замка Гландье.

— Тем лучше, — возразил Рультабий, — зато мне это удастся.

Господин де Марке поджал губы, собираясь, видимо, хранить упорное молчание. Однако он немного смягчился после того, как Рультабий поведал ему без утайки, что мы едем в Гландье, дабы пожать руку «старинному и близкому другу» — так он назвал г-на Робера Дарзака, которого едва знал.

— Бедняга Робер! — продолжал юный репортер. — Бедняга Робер! Он может не пережить этого… Он так любил мадемуазель Станжерсон…

— Горе господина Робера Дарзака и в самом деле велико, на него больно смотреть… — как бы против воли обронил г-н де Марке.

— Однако не следует терять надежды на то, что мадемуазель Станжерсон удастся спасти…

— Будем надеяться… Ее отец сказал мне вчера, что, если она умрет, он последует в могилу за ней… Какая невосполнимая утрата для науки!

— Рана в висок очень серьезна, не так ли?..

— Конечно! Но это неслыханная удача, что она оказалась не смертельной… Удар был нанесен с такой силой!..

— Значит, мадемуазель Станжерсон ранили не выстрелом из револьвера, — заметил Рультабий, бросив на меня торжествующий взгляд.

Г-н де Марке, казалось, был сильно смущен.

— Я ничего такого не говорил, и не хочу ничего говорить, и ничего не скажу! — И он повернулся к своему секретарю, словно не желая нас больше знать.

Но от Рультабия не так-то просто было отделаться. Он снова придвинулся к судебному следователю, развернув перед ним газету «Матен», которую вытащил из кармана:

— И все же есть одна вещь, господин судебный следователь, о которой я могу спросить вас, не проявляя излишней нескромности. Вы читали статью в «Матен»? Это же полный абсурд, не так ли?

— Ничего подобного, сударь…

— Как! В Желтой комнате есть только одно окно с решеткой, прутья которой остались нетронутыми, и одна единственная дверь, которую вышибли, не найдя при этом убийцы!

— Все так и есть, сударь! Все так и есть!.. В этом-то все и дело!

Рультабий ничего больше не сказал, погрузившись в раздумья… Прошло примерно с четверть часа.

Очнувшись наконец, он задал судебному следователю очередной вопрос:

— А какая прическа была в тот вечер у мадемуазель Станжерсон?

— Я что-то не понимаю вас, — удивился г-н де Марке.

— А между тем это чрезвычайно важно, — возразил Рультабий. — Волосы у нее были причесаны на прямой пробор, не так ли? Я уверен, что в тот вечер, когда произошло несчастье, волосы у нее были причесаны на прямой пробор.

— Нет, господин Рультабий, вы ошибаетесь, — ответил судебный следователь. — В тот вечер волосы у мадемуазель Станжерсон были собраны и подняты вверх, на затылок… Должно быть, это ее обычная прическа… Лоб полностью открыт… могу вас заверить, ибо мы долго изучали рану. Крови на волосах не было… а с момента покушения прическу ее никто не трогал.

— Вы уверены в этом? Вы уверены, что в ночь покушения прическа у мадемуазель Станжерсон была не на прямой пробор?..

— Совершенно уверен, — продолжал, улыбаясь, следователь. — Я, как сейчас, помню: пока я изучал рану, доктор говорил мне: «Какая жалость, что мадемуазель Станжерсон привыкла поднимать волосы вверх, на затылок. Если бы она носила прическу на прямой пробор, удар, который пришелся в висок, был бы смягчен». Странно, однако, что вы придаете этому такое значение…

— О! Если прическа у нее была не на прямой пробор, — простонал Рультабий, — к чему это приведет? К чему это нас приведет? Нет, надо будет узнать получше.

И он с отчаянием махнул рукой.

— А рана на виске ужасная? — снова спросил он через некоторое время.

— Ужасная.

— Каким же оружием ее нанесли?

— А это, сударь, секрет следствия.

— Вам удалось найти это оружие?

Судебный следователь не ответил.

— А следы на шее?

Тут судебный следователь охотно сообщил нам, что, по мнению доктора, смело можно утверждать: если бы убийца сжимал ей горло чуть подольше — всего на несколько секунд, — мадемуазель Станжерсон умерла бы от удушья.

— Дело в таком виде, как сообщает о нем «Матен», — продолжал настаивать Рультабий, — представляется мне совершенно необъяснимым. Можете ли вы сказать мне, господин следователь, какие еще выходы — я имею в виду окна и двери — есть во флигеле?

— Их всего пять, — ответил г-н де Марке, смущенно покашливая. И все-таки ему было трудно устоять перед соблазном раскрыть всю невероятность и таинственность дела, которое он расследовал. — Их всего пять, причем в это число входит и дверь прихожей, единственная входная дверь флигеля, дверь, которая автоматически закрывается и не может быть открыта ни изнутри, ни снаружи иначе, как с помощью двух специальных ключей, которые постоянно хранятся у папаши Жака и господина Станжерсона. Мадемуазель Станжерсон ключ не нужен, так как папаша Жак проживает во флигеле, а днем она практически не расстается с отцом. Когда взламывалась дверь, ведущая в Желтую комнату, входная дверь в прихожей оставалась, как всегда, закрытой, и оба ключа от этой двери находились: один — в кармане у господина Станжерсона, другой — в кармане у папаши Жака. Что же касается окон во флигеле, то их всего четыре: единственное окно Желтой комнаты, два окна в лаборатории и одно в прихожей. Окно Желтой комнаты и окна лаборатории выходят в поле, и только окно прихожей смотрит в парк.