Лео поднялся на несколько ступенек к обшитой ржавым железным листом двери в стене, постучал. Подергал ручку, снова постучал. Тишина. Ну, конечно, дверь заперта, а ключ, скорее всего, у директора — Дедуля разгильдяй тот еще. Да и вообще, похоже, этой дверью давно не пользовались, вон как ручка грязью заросла.

Пришлось идти обратно, к воротам. Сторож отпер калитку и Лео, балансируя подносом, выбрался на улицу.

Тускло горели фонари на растяжках — над воротами и у поворота в переулок — их окружали рыжеватые кольца сияния, хорошо видимые в перенасыщенном влагой воздухе. От дыхания шел пар. Запоздавшие пешеходы спешили в сторону трамвайной остановки, час пик давно закончился.

Школу окружали по большей части конторы, казармы, мастерские и магазинчики. Дальше, за дугой нового бульвара, начинался фабричный район. Когда-то он был самой окраиной Винеты, а теперь, когда центр переместился на несколько десятков километров южнее, стал окраиной Артемизии — только с другой стороны.

Лео свернул с Лавровой улицы в Караульный переулок. Длинное здание школьной прачечной и примыкавшая к ней котельная имели отдельные выходы прямо в переулок: прачечная обслуживала не только школу. Лео споткнулся об деревянный щит, прикрывающий люк в угольный подвал, едва не вывернул на землю содержимое подноса. Чертыхнулся.

Постучал в дверь котельной. Дедуля не ответил, но дверь под рукой подалась и, скрипнув, распахнулась.

— Господин Бакер! — крикнул Лео, перешагивая порог.

Дверь открывалась на лестничную площадку, с одной стороны ступеньки вели вверх, с другой — вниз, в полуподвал. И наверху и внизу было темно.

— Господин Бакер! Вы спите? Это Лео Грис, учитель истории.

Никакого ответа. Лео чертыхнулся еще раз, стукаясь подносом обо все подряд, вытащил из кармана зажигалку. Освещая себе путь дрожащим огоньком, поднялся по тесной лестнице. На следующей площадке обнаружилась всего одна дверь, а сбоку — железные перекладины вертикальной лестницы на чердак.

Лео пнул дверь ногой — руки у него были заняты — и вошел в комнату. Здесь было совсем тесно, прямо у двери стоял стол, заставленный какими-то коробками, пустыми бутылками, завален газетами. Лео сунул на стол поднос — и бутылки со звоном раскатились, попадали на пол. Поднял зажигалку повыше, освещая топчан под окном без занавесок, скомканное тряпье, маленькую темную цилиндрическую печку, и — в узком промежутке между столом и топчаном, на полу — вытянутые ноги в стоптанных бесформенных башмаках.

Почему-то Лео сразу, даже не попытавшись посмотреть ауру, понял, что хозяин башмаков мертв. Что он не лежит тут, мертвецки пьяный, а именно мертв. Может, потому, что в комнате было неестественно тихо. И очень холодно. И к кислому запаху нестиранного тряпья и машинного масла добавлялся едва уловимый запах, неприятный, острый, раздражающий. Так пахнет уже свернувшаяся, подсохшая кровь.

Лео обошел стол, нагнулся, рассматривая мертвеца. Голова и плечи его скрывались под перекошенной доской, опрокинутым ящиком с какими-то железками и заскорузлой ветошью, осколками стекла, и перевернутой керосиновой лампой. Лео сразу отступил — не хватало еще поджечь тут все к чертовой бабушке.

Похоже, Дедуля ударился о полку, и та сорвалась, прихлопнув его сверху и засыпав барахлом.

Надо вызвать полицейских. Но сперва вернуться в школу и «обрадовать» коллег.

Когда полицейские уехали, закончив все формальности и забрав тело, было уже около одиннадцати часов вечера. Несчастный случай, как и предполагал Лео — полицейский сержант сразу определил, что Дедуля был сильно пьян, потерял равновесие и ударился о полку.

Однако Лео, как нашедшего труп, не отпускали до самого конца и потребовали подписать протокол. Все это было очень неприятно и некстати, но Лео подавил острое желание потихонечку затеряться в толпе растерянных коллег и сбежать. Поэтому он, как законопослушный гражданин, делал все, что от него требовали — все рассказал, показал и подписал.

Ехать домой было поздно, трамвай уже не ходил. Можно, конечно, пройти дальше, к бульвару — там часто стояли извозчики, ожидая запоздавших пассажиров, но Лео, обладая весьма скудными средствами, решил остаться в школе. Падре охотно вошел в его положение, и они поменялись в графике дежурств с Отто Нойманном, трудовиком, и его женой Кларой, обучающей девочек кройке и шитью.

* * *

Слабенький луч артефактного фонарика еле освещал широкий темный коридор на первом этаже. Сквозь незанавешенные высокие окна пробивался свет уличных фонарей, узкими длинными квадратами ложился на истертый кафель пола.

Лео, борясь с сонным ознобом, снова повел фонариком — тишина, пустота. Гулкие шаги отдавались под потолком, щеки горели, словно наждаком натертые — он конечно выпил перед началом дежурства лишний стакан чаю с крупинками сахарина, но жидкая заварка не бодрила, а заменитель сахара не придавал сил, только оставлял привкус металла во рту.

И дневных проблем хватало — ну как искать этого ребенка, маленького гражданина будущего Магистерия? Среди почти полутора сотен учеников. Если бы мага можно было легко определить, не нужны бы были Дефиниции.

Простецы рассказывают, что у магов — простите, малефиков — свищ в душе, пробоина в высшие миры, из которой хлещет — или сочится — божественная благодать, энергия творения, истинная форма абсолюта, канденций, поток шефа, мезла — его по-разному называют. Что вместо того, чтобы двигаться положенным путем, от сефиры к сефире, постепенно реализуя свой потенциал и материализуясь в предназначенные формы, канденций попадает в плен злой воли малефиков, и те воплощают его к своей корысти во что заблагорассудится. И тем препятствуют исполнению божественного замысла и извращают его.

А изготовление артефактов божественному замыслу не препятствует и ничего не извращает, так как в артефактах используется конечный продукт, овеществленный абсолют.

Теоретически мага распознать очень просто, и любой, обученный видеть ауры, увидит и эманации избыточного канденция, потому что избыток, у кого больше, у кого меньше, есть всегда. А обучить видеть ауры можно даже простеца. Но это в теории. На практике редко когда маг позволяет своему канденцию бессмысленно расточаться вовне, позволяя случаю играть с ним. Это не только глупо, но и просто опасно. Даже маленькие дети интуитивно научаются так или иначе использовать канденций — просто своим желанием улучшить или изменить что-то. Очень, очень часто канденций питает простенький шарм или харизму — любой ребенок жаждет, чтобы его любили и хвалили.

Так что, скорее всего, следует не ауры у детей рассматривать — рассматривание и так ничего не выявило — а проверить сперва лидеров и любимцев.

Ну, или искать осведомителя среди взрослых. А также помнить, что осведомитель мог ошибиться, и никакого маленького малефика в школе нет.

И не забывать, что Беласко может быть прав, и пришедшее по старым каналам письмо — просто крючок с наживкой, на который невозможно не клюнуть.