Один из профессоров команды Декана, женщина лет пятидесяти, подошла ко мне. У нее был серый пушок над губой. Над верхней губой, само собой.

— Сегодня после обеда я собираюсь делать гемикорпорэктомию, — сказала она. — Не хотите ли ассистировать?

Она говорила так, будто предлагала пойти с ней в парк аттракционов, и я понял, что нужно с энтузиазмом согласиться, а затем поблагодарить.

* * *

— Идемте обедать! — сказал Декан в 13 часов.

За столом все ели говяжью вырезку и говорили об ампутации. Я смотрел, как госпожа профессор режет мясо. «Вы увидите, — заговорщицки шепнула она мне, — это одна из самых впечатляющих операций!»

Как можно восхищаться идеей ампутировать кому-то половину тела? В тот день я понял, что эта женщина — повернутая, психопатка на воле, за которой никто никогда не погонится, чтобы поймать и изолировать от других людей.

Я смотрел, как они едят и говорят.

Притворяться, что я такой же, как они, не составляло мне труда. Во-первых, я решил, что игра стоит свеч, а потом, это было несложно: нужно было лишь наблюдать за ними и имитировать их поведение. Что касается реакций, которые я должен был демонстрировать, достаточно было посмотреть им в глаза, чтобы понять, какой реакции они ждут.

Например, когда во время десерта Декан сообщил мне, что моя стажировка будет оплачиваться, я обрадовался, но он сказал об этом так, будто речь шла о том, что ему нравится зеленая фасоль, и я сделал вид, что деньги мне абсолютно не важны.

В биологии адаптация живого организма к новым условиям в целях выживания называется Акклиматизация.

Я официально стал частью крутой тусовки, к которой принадлежала Юлия.

Иногда они заезжали за мной в больницу, чтобы вместе пойти выпить или поесть. Они просили рассказать, что я делал днем, и мне даже не надо было лгать, чтобы их поразить. В больнице всегда хватало историй.

Однажды я пошел выпить кофе с Самюэлем, молодым хирургом, который рассказал мне, как два года назад делал ректосигмоидоскопию. Это разновидность колоноскопии, производимая без анестезии при помощи гибкой трубки, которая позволяет обследовать прямую кишку и конец ободочной кишки. Обычно к ней прибегают, когда пациенты «случайно» запихивают какой-нибудь предмет себе в зад. А так как больница была недешевой, пациент, о котором шла речь оказался известным актером, а предмет — шариком для гольфа.

Самюэль назвал имя актера.

— Не может быть!

В своем ответе я подражал интонации, с которой он произнес имя актера; сам я понятия не имел, кто это такой. Но Юлия и остальные его знали, и все рассмеялись, когда я пересказал этот случай.

В нашем отделе работал техник по имени Ксавье. Как-то я разговаривал в коридоре с одним из профессоров команды Декана, и Ксавье проходил мимо. Он поздоровался с нами, глядя только на профессора. Внешне его «здравствуйте» предназначалось нам обоим, но на меня он даже не взглянул. Тогда меня его обращение покоробило, но потом я об этом не вспоминал.

В последний день стажировки я получил чек. Все эти деньги принадлежали мне, я их заработал.

Вечером в отделе для меня организовали небольшие проводы, и Декан вручил мне небольшую коробочку. «От всех нас!» — торжественно сказал он. Я открыл: внутри лежал новенький стетоскоп.

И снова похлопывания по спине и доброжелательные улыбки. Мне говорили: «Успехов», «Продолжайте в том же духе», «Было приятно с вами работать». Мне хотелось приложить металлическую головку стетоскопа к своей груди и послушать, как быстро и сильно бьется мое сердце.

Вскоре я заметил Ксавье. Он с кем-то болтал. Он единственный ничего мне не сказал. Ни слова. Ксавье сознательно меня игнорировал, теперь я не сомневался, но не понимал почему.

— Позвони при случае, — бросил мне Самюэль, хлопая меня по плечу.

— Ты хорошо знаешь Ксавье? — спросил я.

— Техника?

— Да. Мне кажется, что он меня недолюбливает.

— Это просто ревность, — ответил он. — Люди, которые не любят меня из-за того, что я здесь, не поместились бы в этой комнате!

Он улыбнулся.

— Ты должен это понимать. Чем больших успехов ты добиваешься, тем больше врагов приобретаешь!

Голоса вокруг меня вдруг зазвучали громче.

— Что с тобой? — спросил Самюэль, потому что я весь покрылся испариной.

«Это землетрясение? — подумал я. — Нет, у меня просто трясутся ноги».

К горлу подступила тошнота.

Затем маленькие блестящие точки перед глазами, а потом темнота.

Обморок случается, когда мозг получает недостаточно кислорода. Артериальное давление резко падает, а сердечный ритм и кровеносные сосуды не успевают быстро перестроиться и донести достаточно крови до вашего мозга.

Обморок случается, когда ваш мир рушится, когда вы внезапно понимаете, что то, во что вы верите, — сплошная глупость.

Когда ты теряешь сознание в компании врачей, никто не паникует. Тебе расстегивают одежду, обмахивают, поднимают ноги на 45 градусов, чтобы усилить поступление кислорода к мозгу. Поскольку все провели день, копаясь трубкой в чьем-то заду или разрезая тело электрической пилой, ни у кого не вызывает отвращения случайная отрыжка, стекающая по твоему подбородку.

Когда ты приходишь в сознание, тебя спрашивают, часто ли с тобой такое случается, есть ли в семье случаи диабета, бывают ли у тебя боли в области грудной клетки или сильные головные боли.

* * *

Через некоторое время я почувствовал себя лучше физически. Я сказал, что мне нужно в туалет, и сбежал.

По улице я несся как сумасшедший, а затем зашел в кафе.

— Где тут туалет? — спросил я.

Во взгляде официанта читался вопрос; у него был красный галстук и круглые очки. Он заметил желтые капельки рвоты на моей рубашке.

— Туалет предназначен только для посетителей, — ответил он.

— Кофе! — отрезал я. — Где туалет?

Я наклонился над унитазом, и мой желудок начал исторгать все, что мог. Каждый раз, когда я думал, что все кончилось, новый спазм схватывал живот и новая волна поднималась к горлу. Мне было трудно дышать, рвота шла даже через нос. Меня выворачивало так сильно, что казалось, из меня вот-вот выйдут кишки.

Наконец это закончилось. Я сидел там, с лицом в рвоте, а затем вдруг расплакался. Спазмы сменились рыданиями, и теперь не желудок, а лицо искажалось, исторгая слезы из моих глаз.