Терций крепче сжал свой меч и посмотрел сверху вниз на истощенную девочку, закрывшую собой еще одну, более тонкую и хрупкую девочку. Ну что с ними возиться — убить их обеих и тут же забыть о них! Эти кровожадные иудеи стали для Рима настоящим проклятием. Поедать своих детей! Убивать надо таких женщин, чтобы не рождали больше воинов. Этот народ заслужил того, чтобы стереть его с лица земли. Вот и этих нужно убить, и все дела.

Но что остановило его?

Старшая девочка посмотрела на него снизу вверх, и ее темные глаза были полны страха. Она была такой маленькой и тощей, вот только глаза… слишком большие глаза, которые так выделялись на ее исхудалом лице. Было в ней что–то такое, что лишило его решимости убивать. Его дыхание стало более ровным, сердце начало биться спокойнее.

Он пытался вспомнить тех друзей, которых потерял на этой войне. Диокл погиб от пущенного с крепостной стены камня, когда занимался осадными работами. Малкен был убит шестью мятежниками, пытаясь прорваться сквозь брешь в первой крепостной стене. Капаней заживо сгорел, когда иудеи подожгли свой храм. Альбион по–прежнему страдал от ран, когда в него вонзилась стрела, пущенная иудеем.

И все же гнев в нем остыл.

Воин опустил меч. Продолжая следить за всеми движениями девочки, он оглядел небольшую комнату. Его внимание сначала привлекло какое–то окровавленное тело. Ну да, это же тот юноша, которого он только что убил. Он лежал в луже крови возле какой–то женщины. Она выглядела такой спокойной, как будто спала, ее волосы были аккуратно убраны, а руки сложены на груди. В отличие от тех, кто сбрасывал мертвые тела в долину, эти дети отнеслись к умершей матери со всеми почестями.

Он слышал историю о женщине, которая съела своего ребенка, и был исполнен той ненависти к иудеям, которой проникся за десять лет своего пребывания в Иудее. Он хотел только одного — чтобы этот народ исчез с лица земли. Риму от него с самого начала не было никакой пользы — одни только беды: иудеи такие непокорные, гордые, не желающие поклоняться ничему, кроме своего единого истинного Бога.

Единый истинный Бог. Терций невольно усмехнулся. Ненормальные они все какие–то. Верить в единственного Бога — это же не просто смешно, но и нецивилизованно. А римлян они называют варварами. Как будто это не сами иудеи подожгли на днях собственный храм.

Скольких иудеев он перебил за последние пять месяцев? Следуя от дома к дому, движимый жаждой крови, охотясь за ними, как за дикими зверями, он не утруждал себя никакими подсчетами. Благословляемый на подобные убийства своими богами, он получал от этого наслаждение, считая каждого убитого иудея малой лептой, внесенной им в дело мести за своих убитых друзей.

Но что его остановило сейчас? Жалость к этим иудейским девчонкам? Убить их и разом избавить от всех страданий было бы с его стороны большой милостью. Старшая была такой тощей от голода, что, казалось, дунь на нее, ее и не станет. Он мог бы убить их обеих одним ударом… и в то же время он пытался собрать всю волю, чтобы сделать это.

Девочка ждала. Было видно, что она боялась, и все же она не просила о пощаде, как это делали многие другие. И она, и тот ребенок, которого она накрыла собой, по–прежнему молчали и смотрели на него.

Сердце Терция дрогнуло, и силы покинули его. Он глубоко вдохнул и резко выдохнул. Произнеся проклятие, сунул меч в ножны, висевшие у него на боку.

— Так и быть, оставлю вас в живых, но вы еще проклянете меня за это.

Хадасса знала греческий. На этом языке говорили римские легионеры, поэтому он был знаком многим из тех, кто жил в Иудее. Она заплакала. Он схватил ее за руку и рывком поставил на ноги.

Тут Терций взглянул на девочку, лежавшую на полу. Ее глаза были открыты и смотрели отрешенно куда–то вдаль. Ему не впервые приходилось наблюдать такое. Она долго не протянет.

— Лия, — сказала Хадасса, испугавшись такого пустого взгляда сестры. Она наклонилась и обняла ее. — Сестра моя, — добавила она, пытаясь приподнять девочку.

Терций понимал, что младшая сестра была уже почти мертва и возиться с ней не было никакого смысла. И все же при виде старшей девочки, старавшейся что–то сделать для младшей, пытавшейся ее поднять, он почувствовал жалость. Даже этот безжизненный ребенок был ей так дорог.

Оттолкнув Хадассу в сторону, Терций легко и в то же время аккуратно приподнял крохотную девочку и взвалил ее на плечо, словно сноп колосьев. Схватив старшую за руку, он вытолкнул ее за дверь.

На улице было тихо, другие воины ушли дальше. Крики людей раздавались уже где–то вдалеке. Он шагал быстро, зная, что старшая девочка изо всех сил старается не отставать.

Сам воздух в городе был наполнен смертью. Всюду лежали разлагающиеся трупы — кто–то был убит грабившими теперь город римлянами, кто–то умер от голода. Выражение ужаса на лице девочки привело Терция в удивление, и он догадался, что она, наверное, давно никуда не выходила из дома.

— Вот он, ваш великий Священный город, — произнес он и презрительно сплюнул.

Боль пронзила руку Хадассы, когда легионер резко подхватил ее. Она споткнулась о ноги какого–то мертвеца. Его лицо было изъедено червями. Смерть была повсюду. Хадассе стало плохо.

Чем дальше они шли, тем более ужасные сцены открывались ее взору. Разлагающиеся тела были свалены в огромные кучи, подобно забитым животным. Смрад был настолько невыносим, что Хадасса заткнула нос и рот.

— Куда тут сгоняют пленных? — окликнул Терций одного из воинов, возившихся возле мертвецов. Два римлянина поднимали убитого товарища, лежавшего между двумя иудеями. Другие легионеры выходили из храма с награбленными сокровищами. Повозки были наполнены золотыми и серебряными сосудами, кубками, подсвечниками. В кучу были свалены бронзовые чаши, курильницы и другие предметы, используемые для служения в храме.

Воин оглянулся, посмотрел на Терция, бегло взглянул на Хадассу и Лию:

— Вниз по улице и за поворотом пройдешь в большие ворота, только с такими вряд ли кто там будет возиться.

Хадасса взглянула на храм, который когда–то сверкал издали белым мрамором, подобно снежной горе. Теперь он был почерневшим, в стенах зияли огромные отверстия, выбитые камнями, пущенными осадными орудиями, золотой декор давно был разграблен. Местами стены были полностью разрушены. Священный храм… Теперь это было всего лишь еще одно место, где царствовали смерть и разрушение.

Хадасса вяло, как будто по инерции, шла дальше, пораженная увиденным. От дыма щипало глаза и першило в горле. Когда они шли вдоль стены храма, ей хотелось кричать от ужаса. Губы пересохли, а сердце усиленно заколотилось, когда они приближались к воротам, ведущим в женский двор.

Терций подтолкнул ее:

— Упадешь в обморок, я тебя тут же прикончу, и твою сестру заодно.

Во дворе она увидела тысячи людей, выживших в этой мясорубке, — кто–то отчаянно стонал, кто–то во весь голос молил о смерти. Воин втолкнул ее во двор, и она оказалась среди огромной толпы. Двор был полностью забит. В большинстве это были истощенные и умирающие от голода люди.