Очевидно, «Московский коммунист» почил в бозе, ибо на его месте теперь был «Московский пролетарий». «Один хрен», — подумал Гриша и толкнул входную дверь.

По коридорам редакции бегали какие-то безумные люди с выпученными глазами и взъерошенными волосами.

Кто-то ронял кипу бумаг и тут же начинал судорожно собирать ее, выдергивая листки из-под ног пролетающих мимо людей, кто-то, погруженный в чтение рукописи, задумчиво брел, черкая в ней на ходу карандашом и натыкаясь не неожиданные преграды в виде людей.

Не был бы Гриша уверен, что на дворе стоит 75-й год, он бы решил, что попал в двадцатые годы прошлого века — именно так он себе представлял газетные редакции ильфопетровских времен.

По отдельным выкрикам бегающих Гриша понял, что номер надо нести в типографию, а он еще толком не сверстан.

— Георгий Ильич, Георгий Ильич! — раздался за Гришиной спиной душераздирающий вопль пожилого человека в синей рубашке. От сильного волнения и суеты бедняга вспотел и оттого в районе подмышек и на спине у него темнели пятна, образуя что-то вроде материков на карте мира. Пятно в левой подмышке напоминало Северную Америку, пятно в правой — Южную, а пятно на груди плавно принимало очертания Евразии.

Гриша отшатнулся от запыхавшегося бедолаги, а затем заметил невысокого лысоватого человека в очках, к которому, собственно, и обращался бежавший.

Георгий Ильич замер и, нахмурившись, недовольно пробурчал: «Ну, что там еще?»

— Георгий Ильич, — запинаясь, начал вспотевший, — международное положение горит!

— Здрасьте!!! — взорвался казавшийся до этого невозмутимым лысоватый. — А Синюшников где?!

— Запил, — виновато развел руками собеседник. — Я же говорил! Не надо было ему выдавать получку до воскресного номера.

— Черт-те что! Ну, напишите сами!

— Георгий Ильич, я и так опаздываю, у меня в парткоме заседание…

Тут он глянул на часы и печально добавил:

— …уже началось.

— В воскресенье?!?

— Экстренное же. Вы ж меня туда сами послали!

— Я? Ах, ну да. Вот черт! Все сам! Все сам! Сам виноват! Сам отвечаю! — завопил редактор и вдруг заметил стоявшего неподалеку Гришу. — А вам, молодой человек, собственно, кого? — спросил он, спустив указательным пальцем по переносице очки и посмотрев на Гришу поверх стекол. — Вы вообще кто?

— Я? Студент. Журфака, — поспешно добавил Гриша.

— Значит, журналист будущий?

— Эээ… да, — кивнул Гриша, подумав, что слово «будущий» здесь более чем уместно, правда, в буквальном смысле, о чем главред и не подозревал.

— А к нам кем? Стажером?

— Вроде того.

— Имя-фамилия?

— Гриша Гранкер. То есть Григорий Гранкер.

— Гранкер? О, господи! Еще один на мою голову! — почти взвыл редактор.

— У вас уже есть Гранкер? — удивился Гриша.

— У меня в штате уже три «гранкера», — язвительно хмыкнул тот, — а именно: Шрудель, Вальдман и Гурфинкель. Двадцать одно. Очко. Больше — перебор. Ладно. Давай-ка ты будешь эээ… ну, хотя бы Гранковым. Идет? Нет, лучше Гранкин. А что? Очень даже журналистская фамилия. Хотя… — вдохнул он, — что Гранкин, что Гранкер — один хрен.

— Не, ну, я не против, — легко согласился Гриша, не очень понимая, почему Гранкин лучше Гранкера, если все равно «один хрен».

Редактор поправил очки и вдруг недоверчиво покосился на Гришу.

— Слушай, Григорий. А ты где-нибудь печатался?

— Ну… да.

— Где?

— Студенческая газета… потом в этой… в «Комсомольской правде».

Гриша пошел ва-банк.

— Да? — недоверчиво хмыкнул редактор. — Врешь, наверное. Впрочем, не до жиру. В другой ситуации я бы тебя и близко не подпустил к писанине, но… у меня горит номер. Вот тебе первое редакционное задание. Через полчаса нужна статья на тему международного положения. Андрей Федорович, — повернулся он к мужчине в синей рубашке. — Бери стажера. Дай ему пару номеров с Синюшниковым и введи в курс дела.

— Да я… — жалобно начал тот, с многозначительной досадой глянув на часы, но быстро сдался. — Ладно. Только быстро.

— Ты как, в политике разбираешься? — спросил Гришу Георгий Ильич.

— Не очень, — замялся Гриша.

— Плохо, — укоризненно произнес редактор. — Для журналиста главное — политическое чутье. Ну, ничего, Андрей Федорович научит. Дурное дело нехитрое. И чтоб чик-чик. Сразу ко мне потом дуй.

Он повернулся спиной и исчез за дверью кабинета, на которой висела потертая табличка «Главный редактор».

В кабинете Андрея Федоровича творился форменный беспорядок. На стене за рабочим столом висел покосившийся портрет Ленина. На полу валялись клочки бумаги, огрызки карандашей и картонные папки, а по всему периметру комнаты высились шаткие небоскребы из криво сложенных газет и книг. Довершало картину творческого ландшафта железное ведро, стоящее прямо в центре комнаты. В него с периодичностью в несколько секунд падала капля с протекающего потолка.

— Не обращай внимания — временные трудности, — сказал Андрей Федорович и, ловко маневрируя между небоскребами газет, пробрался к бумажной горе на столе и безошибочно выдернул из нее четыре номера «Московского пролетария». — Смотри рубрику «Мир и мы» Синюшникова и постарайся выжать из нее максимум.

— В каком смысле? — удивился Гриша.

— Во всех смыслах. Ты ж ни хрена не знаешь, правильно? Правильно. Значит, фантазируй, но вместе с партией. То есть гнись с линией партии, но не перегибай. Понял?

— Понял, — сказал Гриша, хотя ничего не понял.

— Молоток, — хлопнул Гришу по плечу Андрей Федорович, — а я побежал. Поздравляю с началом трудовой деятельности!

Последнюю фразу он произнес, уже выбегая из кабинета.

Дверь хлопнула, и Гриша остался один. Чувствуя себя Гулливером в стране лилипутов, он боком протиснулся между нескольких газетных небоскребов к рабочему столу и там разложил последние выпуски «Московского пролетария».

Рубрика «Мир и мы» приятно удивила отсутствием какой-либо фантазии. Свой хлеб автор ел явно не зря, ибо придраться к отточенному слогу было невозможно. Словосочетания «чилийская хунта», «израильская военщина», «гидра капитализма», «свободолюбивый народ» и так далее железной поступью переходили из номера в номер, не оставляя живому слову ни малейшего шанса прорваться сквозь их стройные ряды. Менялись только заголовки, да и то скорее просто варьировались, складываясь при этом в какое-то причудливое графоманское стихотворение: «Проблемы обостряются», «Агрессор не унимается», «Напряженность сохраняется», «Провокации не прекращаются», «Разрядка намечается» и так далее. Гриша быстро изучил малооригинальный стиль Синюшникова и принялся за дело. Сначала его, конечно, так и подмывало написать что-то интересное и необычное, чтобы все оценили его талант, но он пресек это свободомыслие со всей решимостью, на какую был способен, и работа закипела. Собственно, ничего даже выдумывать не надо было — в Чили под неусыпным оком диктатора Пиночета болел и чах любимец советского народа Луис Корвалан, Израиль собачился с Ливаном, а Южная Корея с Северной. Все эти процессы были долговременными и стабильными, как сама советская власть. Посему, пролистав несколько номеров, Гриша бойко сочинил несколько заметок на все те же темы, надеясь только на то, что со вчерашнего дня Израиль не помирился с Ливаном, а Корвалан не помер.