Нет, что угодно, только не это!

– Доктор, можно вас спросить? – прозвучал голос Золушки.

– Да, конечно.

– Мы хотели улететь послезавтра…

Я на секунду потеряла дар речи.

– Куда ему лететь? Он еще из психоза не вышел! Вы представляете, как он может отреагировать на перепады давления? И что он может устроить в самолете? Ехать, только ехать, чем позже, тем лучше – для него и всех окружающих. По правилам, его бы сейчас в стационар положить – на две недели как минимум. Я вас предупредила.

Она вздохнула и ушла.

Клиент проснулся часа через три. Меня из дремы выдернул тихий голос:

– Мамочка…

Золушка мгновенно оказалась рядом с ним:

– Что, что, Сереженька? Что болит?

– Мамочка, что – опять?

– Опять, Сереженька, ты только не волнуйся, все будет хорошо, скоро домой поедем…

Ну что ж, они нашли друг друга, и ни мне, ни кому-либо другому сюда вмешиваться не стоит. Эта жизнь их устраивает. Он может почувствовать себя любимым капризным ребенком, она – жертвенной матерью. Не мне им объяснять, что для взрослых людей это не самые удачные амплуа.

– Как себя чувствуете? Что сейчас беспокоит?

Антонина, опытная и испытанная нами в деле медсестра, явилась минута в минуту. Мы с Романом сдали ей клиента, оставили расписанные по часам назначения, предупредили, в каких случаях стоит немедленно звонить, и потащились по домам, как остатки разбитой армии. На улице Роман скрупулезно разделил на две части полученные от Золушки деньги. С Антониной рассчитаемся позже – и тоже пополам.

– Ну так что, в санитары пойдешь?

– Только с тобой в смену, – серьезно ответил Роман. – Давай, до понедельника.

– Давай.

Залезая под душ, я мечтала только об одном – поскорее добраться до постели. Можно будет выспаться, если не случится экстренных. Или калыма. И проснуться, когда проснется…

Внимание, размытое усталостью и предвкушением сна, вдруг сконцентрировалось на чем-то непривычном, странном и невероятном.

Правая лодыжка была покрыта густыми короткими рыжими волосками. Ощущая, как сердце сжимается от предчувствия такого, о чем лучше не думать, я повернула стопу и на внутренней стороне лодыжки увидела полоску таких же волосков, только узкую и разорванную посередине.

Несколько секунд я тупо глядела на золотящееся под ярким электрическим светом пятно. Потом, старательно оборвав мелькнувшую мысль, достала Генкину пену для бритья, одноразовый станок и выбрила щиколотку. Порывшись в настенном шкафчике, достала ватные палочки и зеленку, аккуратно обвела выбритое место. Дала зеленке высохнуть и обхватила себя за щиколотку.

Моя ладонь заполнила зеленый контур. Да, конечно, пальцы не сошлись на внутренней стороне, это же не запястье.

Отпечаток руки. И я знаю чьей… Кажется, я знаю, что это такое, и не хочу знать.

Завернувшись в махровый халат, пошатываясь, я вышла из ванной. Меня колотила крупная дрожь. В тесном коридоре я чуть не споткнулась о Макса, лежащего точно поперек прохода и с упоением грызущего теннисный мячик.

– Другого места не нашел, скотина, – привычно пробормотала я.

Мне в ответ постучали хвостом по полу.

Я рухнула на кровать прямо в халате, натянула на себя одеяло и провалилась в сон, желая только одного: проснуться поздним солнечным утром, и пусть это невозможное, необъяснимое – нет, объяснимое только одним, таким же невероятным, о чем дико даже подумать, – окажется только сном.

Утро действительно было солнечным. В квартире стояла тишина, и на грецком орехе у балкона ворковали кольчатые горлицы. Вот одна – розово-палевая, с черным «ошейником» – взлетела, блеснув на солнце, села двумя ветками выше и наклонила головку набок, словно ожидая аплодисментов. Казалось, она смотрит на меня и ждет моей реакции.

– Ну, красавица, красавица… – сказала я, удивляясь сама себе.

Ну и что? Ведь с собакой же разговариваю, почему бы и с птицей не поговорить?

Горлица с шумом сорвалась с ветки, мелькнула среди пронизанной солнцем листвы и скрылась из виду.

Улыбаясь от беспричинного счастья, я вылезла одновременно из халата и из постели, набросила любимый фартук-халатик с голой спиной – и тут вспомнила про вчерашнее. Запуталась в завязках и поясе, зло дернула и только затянула все еще сильнее.

Ощущая противную слабость в коленях, я неловко села на край кровати и застыла на несколько минут. Посмотреть так и не решилась. В конце концов провела ладонью по щиколотке – и не ощутила ничего, кроме прохладной гладкой кожи. Даже в ярком солнечном свете было видно только полоску поблекшей зеленки.

Вот это самое чувство, наверное, испытывают те, кто наконец после перепроверки сомнительного результата получают бланк со штампом «ВИЧ (–)».

Я мгновенно распутала завязки, надела халатик и почувствовала себя молодой, красивой и невероятно счастливой. Это счастье распространялось на все вокруг: на закипающий чайник, солнечное пятно на облезлом полу, любимую гжельскую чашку.

Выпив чаю, я включила ноутбук. Писем не было, но даже это не потушило ощущение беззаботного счастья. Я не хотела его терять, ведь так долго жила без него.

В детской все было ожидаемо. Дашка спала. Макс клубочком свернулся у нее в ногах, а при моем появлении вызывающе медленно встал, потянулся так, что задние лапы потащились вверх подушечками, зевнул во всю пасть и неуклюже спросонок соскочил на пол. Только тут, осознав, что пойман с поличным, завилял хвостом чуть не от самых лопаток и подобострастно плюхнулся в солнечное пятно на полу, подставляя под хозяйскую руку пузо. Весь его вид говорил: «Ну… было, что поделать, было! Не сердись! Почеши!» Сейчас я простила бы ему куда худшие грехи: погрызенную простыню, например. Или замусоленную игрушку, спрятанную в хозяйской кровати. Он мгновенно это просек и, поняв, что гроза миновала, процокал когтями на кухню, к миске.

Слыша, как он шумно лакает воду, я принялась тихонько будить Дашку. Выполнив обязательную программу: почесать спинку, погладить шею, помять плечи, – я отправилась жарить оладушки, а Макс, недвусмысленно принеся поводок, увел Дашку гулять.

Завтрак готов, будим Катьку. В детской по-прежнему было тихо, только с верхнего яруса кровати теперь свисал длинный оранжевый Анфисин хвост – не блистающий чистотой, надо сказать. Я подергала за него и спросила:

– Есть кто дома?

Наверху завозились, хвост убрался, вместо него свесилась заспанная Катькина физиономия.

– А папа приехал?

У меня больно сжалось сердце.

– Нет, ты же знаешь, он еще долго не приедет. Тебе приснилось, наверное.

Катька молча слезла вниз, зажав под мышкой Анфису, обследовала спальню, кухню и ванную и вернулась обратно расстроенная.