class="p1">— Комиксы. Тебе надо снова этим заняться. Они были очень классные, помнишь, Эмерсон сказал…

Ее лицо краснеет, даже багровеет под ярко-рыжими волосами. Боже, сейчас начнется.

— Ты же знаешь, что я больше не рисую комиксы с тех пор, как мой папа переехал! Я же тебе говорила, что никогда больше не буду рисовать, после того как к нам въехал Шон. Эти комиксы были о моей семье, а теперь моей семьи больше нет!

На покрасневшие зеленые глаза наворачиваются слезы. Но не проливаются.

Характер у Кристи как у льва. Panthera leo leo — берберийский лев, король рева, но лентяй. Он любит порычать, чтобы его заметили, но сам ничего предпринимать не собирается. Будет ждать, пока кто-нибудь другой поработает за него.

— Прости, Крис. Я не хотела… Только пыталась тебе доказать, что ты нравишься Эмерсону. Вот и все. Уверена, так и есть.

Теперь она перед выбором. Стать львицей и переключить разговор на мальчиков, которым она нравится (ее любимая тема), или продолжить бесконечную истерику по поводу развода родителей. Я смотрю на нее, пока она решает, что предпочесть.

Она достает маленькое розовое зеркальце и промакивает салфеткой под глазами.

— Думаю, я точно ему нравлюсь. Думаю, ты права. Хоть ты и сказала это так бессердечно.

Она подводит глаза коричневым карандашом, охорашивается и опять пялится на кошмарно одетого парня из девичьих грез. Эмерсон уходит, и ей снова скучно.

На моем подносе пусто. Мне безумно хочется провести пальцем по остаткам томатного соуса в самом большом прямоугольном отделении и облизать его, но я сдерживаюсь.

— Наверное, тебе не понять, каково это, — хнычет она.

— Что? — Я смотрю туда, где только что сидел Эмерсон. Если она думает, что я не знаю, каково втюриться в мальчика, в которого втюрены все, то паршивая она лучшая подруга.

— Моя жизнь. Ты не знаешь, каково пройти через развод. Как это ломает твою жизнь. Каково видеть своего отца только по выходным и жить с каким-то придурком, за которого вышла замуж твоя мать. Ты не понимаешь, как это тяжело. Вот почему тебе все равно, что я чувствую.

— Я же извинилась. — Я стараюсь ответить как можно дружелюбнее.

Она опять смотрится в зеркало:

— Никто не понимает. Даже моя лучшая подруга.

Она права. Не понимаю.

17 ч. 40 мин.

Иногда кажется, что Кристи зовет меня к себе, только чтобы было кому пожаловаться на жизнь.

Она подключает свой телефон к колонкам, врубает какую-то эмо-группу и предлагает сесть на кровать. У нее бледно-розовое постельное белье. Наверху балдахин с крошечными светящимися в темноте звездочками, которые прикрепила ее мама. И, если лежать в темноте на спине, создается ощущение, что мы в своей собственной, безопасной, нежно-розовой вселенной.

По дому разносится аромат блинчиков с корицей.

Кристи переодевается в длинную черную юбку и черную кожаную куртку, которая ей, мягко говоря, велика.

— Ладно, послушай вот это:

Сын дождя и ветра

С берега без света,

Ты — загадка с именем

Старого поэта.

Затем меняет голос с поэтичного на нормальный.

— Дошло? Это потому что его зовут Эмерсон, как того чувака[2].

— Да, дошло. Тонко.

— Спасибо!

Она широко улыбается, но тут же снова принимает серьезный напыщенный вид. Поднимает руки в черных кожаных рукавах и, чуть раскачиваясь, читает:

— Дикий темный ангел

С черным крылом,

Темной звездой светишь

В мире пустом.

— У тебя повторяется слово темный.

Она хмурится и заглядывает в листок бумаги на бледно-розовом письменном столе.

Мама Кристи, Бетти, стучит в дверь. Говорит, не открывая ее:

— Дорогая, вы готовы ужинать примерно через полчасика?

— Ага, мам.

Кристи достает новый красивый лист бумаги.

— Хорошо, буду ждать вас внизу.

Пока Кристи стоит ко мне спиной, я осматриваю комнату. Ее коллекция обуви валяется в полном беспорядке на дне шкафа, но одежда висит ровно. У нее пар сорок джинсов. На всех стенах постеры, она крепит их такой специальной голубой липкой лентой, которая не пачкает бледно-розовые стены. Я пытаюсь представить, как выглядела бы эта комната, будь она моей. Что, если бы Бетти была моей мамой и комната была бы бледно-зеленой, и этот макбук, который обычно лежит на полу, был бы моим?

Нет, я бы никогда не оставила его на полу. Если бы у меня был собственный бледно-зеленый письменный стол.

— Эй, Кристи?

Она даже не оборачивается:

— Что?

— Слушай, а если я сделаю это сейчас? Твоя мама сказала, у нас есть вроде полчаса, а ты занята своими стихами. Давай?

— Ага, валяй. Мое все — в нижнем ящике, бери сама, — рассеянно говорит она.

Я уже почти вышла, когда она спрашивает:

— Чем можно заменить «темный»?

— Мрачный, — отвечаю я, не замедляя шаг.

Кристи ненавидит свою ванную, потому что она принадлежит не только ей. У мамы и отчима своя, в спальне, и есть еще одна — для гостей, внизу. А здесь ванная Кристи и ее старшей сестры Карли. Карли поступила в Стэнфорд, так что вполне можно сказать, что пользуется ванной только Кристи.

Я сказала Кристи, что хочу попробовать впервые побрить ноги, но что мама не разрешит мне сделать это дома. Ей очень понравилось, что я наконец побрею свои, как она выражается, горилльи ноги, и она пригласила меня к себе на ужин.

В нижнем ящике в куче разного барахла я нахожу ее розовые бритвы и крем для бритья. Поворачиваюсь к глубокой белой ванне и долго вожусь с краном, чтобы из него наконец потекла горячая вода. Тяну за рычажок, чтобы закрыть слив, и раздеваюсь. Забираюсь внутрь, вода обжигает мне пальцы ног. Выпрыгиваю назад. Снова возня с кранами и отчаянное размешивание воды ногой, пока температура не становится терпимой.

Поглядывая на часы, я быстро мою голову и наношу расческой на волосы один из кондиционеров Кристи. Оставляю эту скользкую штуку ненадолго на голове. Вытаскиваю одну ногу из воды и щедро намазываю кремом для бритья. Так ли это трудно?

Веду бритвой вверх от щиколотки, как показывают в рекламе. Другой вопрос — с какой силой давить. Мне кажется, что я уже наловчилась, когда в ванную вдруг входит Бетти.

— Ой, прости, Лейла! Я не знала, что ты здесь. Я просто ищу, что постирать.

Она наклоняется за моей одеждой.

— Подождите, не надо. Это моя. Она мне нужна.

Она смотрит на джинсы и нижнее белье, которое подхватила с плиточного пола, и переводит взгляд на меня:

— Может, ты позволишь мне бросить это в стирку, милая?

Снова