— Ладно.

Я стягиваю через голову футболку и остаюсь в единственном за всю свою жизнь лифчике. Он страшнее самой страшной крысы. С лопнувшими резинками и уже год как мне мал. Я жду, что она будет смеяться.

Она не смеется:

— Подними руки, пожалуйста.

Поднимаю. Сантиметр скользит по моим ребрам, и я, как никогда в жизни, слышу запах своих подмышек.

— Не бреешь, да? Моя дочка такая же. Считает, что волосы на теле — это круто.

Добавлю к списку: вот для чего мне еще нужна бритва.

— Хорошо. Думаю, твой размер B. Я принесу тебе несколько вариантов.

Через минуту на двери кабинки висят три дурацких кружевных кошмара на косточках. Я не знаю, как ей сказать, что не могу носить такую красоту. Мне просто нельзя такое носить. Я пытаюсь представить, куда это положу или как это будет смотреться с моими заношенными футболками и трусами. Это просто не мое. Не та биологическая категория. Не та планета.

Я примеряю бежевый с надеждой, что он не будет смотреться по-дурацки. Увы.

— Ну как? Что-то подошло?

Она прямо за дверью.

— Он не… не… Кажется, не совсем.

У меня в нем как будто не две, а четыре молочные железы. Не могу это сказать через дверь.

— Дай-ка посмотрю. — Она снова врывается в кабинку и цокает языком. — О боже, боже, боже. Да тебе нужен уже размер С. Тебе, похоже, повезло в этом плане больше, чем маме.

— Она не моя мать.

— Ох. Что ж. Я принесу тебе другой размер. — И она снова выскакивает из кабинки.

— Можно… можно что-нибудь не такое кружевное, пожалуйста? Что-нибудь попроще, обычное?

— Более гладкое? Под футболку, правильно?

— Да, да. Эти… — Я не знаю, как выразиться.

— Ну конечно же, эти заметны под одеждой. Одну минуточку. — Она опять убегает, и я остаюсь наедине со своим отражением в зеркале. Внимательно разглядываю свое лицо, пытаясь понять, как можно было принять меня за дочь Бетти. Может, у продавщицы не очень хорошее зрение. Но, по крайней мере, я не сильно похожа и на маму. Если бы в своем отражении я увидела ее, наверное, никогда больше бы не смотрелась в зеркало.

Я остановилась на черном. Никаких дурацких кружев, никаких дурацких бантиков, и маленькая продавщица оставляет меня в покое.

Бетти покупает мне комплект трусов, а еще две пары джинсов и две футболки.

— Так дешево, давай купим две. Ладно? — Бетти и правда очень довольна. Насчет этого она не обманывала.

Мне безумно хочется попросить ее купить вместо всего этого куртку, но я сдерживаюсь. Она проводит кредиткой, и я отворачиваюсь, как будто так легче не задумываться. Я выбрасываю из головы слово «благотворительность», и оно падает на пол. Мы идем обедать в итальянский ресторанчик, и я ужасно боюсь заказать что-нибудь слишком дорогое. Тупо пялюсь в меню, пытаясь понять, как не промахнуться.

Бетти заказывает за меня, и официант приносит персиковый чай со льдом.

Мы одни. И вот начинается.

— Слушай, Лейла. Я думаю, твоей маме сейчас очень непросто. — Бетти держит двумя руками стакан с минеральной водой и слегка прокручивает его в ладонях. На ногтях лак телесного цвета. Кольцо позвякивает по стакану, когда тот проворачивается влево. Судя по всему, она очень напряжена. — Одной, наверное, очень трудно. Не представляю, что бы я делала без отца Кристи, когда девочки были маленькими. Или что бы делала сейчас, без Шона. Растить детей в одиночку очень трудно.

Я смотрю, как покачивается пузырящаяся вода. Молчу и отвожу взгляд от стакана, когда она пьет.

— Но ты хорошая. И ты не виновата, что у мамы нет на тебя времени. Я просто хочу тебе немножко помочь. Я знаю, какими злыми бывают дети в школе.

Откуда ей знать. Но она так довольна собой, и это заслуженно.

Официант приносит нам салаты, хлеб, пасту, сыр, перец и старательно все расставляет.

Несколько минут Бетти занята едой, и я очень ей за это благодарна. Я быстро расправляюсь со всем, что вижу перед собой, и мне приносят еще чай. Как было бы здорово, если бы это длилось вечно. Но Бетти возвращается к разговору.

Она делает глубокий вдох. Я беру соломинку в рот и пью, пью, пью.

— У тебя хорошие оценки. Ты смышленая. Организованная. У тебя правда есть будущее, ты сможешь поступить куда-то, кем-то стать. Я просто хочу, чтобы ты это знала. Это не тупик.

Как будто я не знаю. Как будто с двенадцати лет не строю планов. Еще несколько лет — и я смогу уехать, найти работу, пойти в колледж, если сумею правильно обратиться за помощью. Четыре года учебы — и дальше я придумаю, как забрать Энди к себе. А пока «тупик» — самое подходящее слово.

Она аккуратно накалывает на вилку кусочки нарезанных грибов с края тарелки, а я представляю грибы, которые растут у Энди в комоде.

Вроде бы холодного чая хватило. Могу наконец что-то ответить. На полный желудок я всегда храбрее.

— Спасибо. Это правда очень много значит для меня, — произношу я как нормальный человек. Отлично.

Она улыбается с таким видом, словно вот-вот заплачет. Я доедаю последний кусочек хлеба, вытерев им тарелку. Я надеюсь на десерт, но она оставляет недоеденной половину своего обеда и ни звука о десерте. Ну и ладно.

Домой мы едем молча, всю дорогу я сижу в обнимку со своим пакетом. Она снова паркуется у ворот.

— Как думаешь, твоя мама дома? Я могла бы заскочить и объяснить…

— Нет, она работает допоздна. Ее точно еще нет. Не переживайте, я ей все объясню.

— Ну ладно. Если ты уверена. — Она хочет меня обнять.

Я открываю дверь, высовываю ноги и вылезаю, вцепившись в свой объемистый пакет:

— Уверена. Спасибо еще раз, Бетти.

Интересно, от чувства вины умирают?

Когда я захлопываю за собой дверь, она опускает стекло.

— Совсем забыла. Кристи просила передать тебе, что записала вас обеих на какой-то конкурс по естествознанию. Сказала, что расскажет тебе позже.

Значит, Кристи знает, где ты. Значит, это не наш маленький секрет. Похоже, эксперименты на доверие не бывают успешными.

— Хорошо, спасибо. — Я отвечаю не оборачиваясь. Быстро поднимаюсь по лестнице. Забрасываю пакет с покупками в окно и залезаю сама. Вытаскиваю новую одежду, чтобы куда-нибудь спрятать, и прикидываю, как долго она будет выглядеть новой. Оставляю пакет на полу прямо посреди гостиной, расчистив место среди банок из-под газировки и окурков и ногой отбросив в сторону мокрую пожелтевшую футболку.

20 ч. 20 мин.

Мама опять приносит тако.