Надо отметить, что к ловле щук, которыми омут изобиловал, Островский испытывал особое пристрастие, хотя в охоте на них не всегда был удачлив. Крестьянский мальчик из Бережков Ваня Соболев, спутник драматурга на рыбалках, рассказывал позднее:

«Сидели мы однажды с Александром Николаевичем на Куекше возле плотины и рыбачили. Большая щука оборвала леску. Александр Николаевич сильно опечалился. Я бросился в воду, чтобы схватить обрывок лески со щукой, но – увы! – опоздал. Щука ушла в глубину. Тогда Александр Николаевич сказал: «Что ж, Ваня, делать, не наше счастье»».

У мельницы на реке Куекше драматург подолгу сидел с удочкой в этом кресле

Пожалуй, Островский излагает собственное отношение к речной хищнице, сочинив монолог Аристарха из комедии «Горячее сердце»: «Отчего я люблю щуку ловить? Оттого, что она обидчица, рыба зубастая, так и хватает. Бьется, бьется, бьется мелкая рыба, никак перед щукой оправдаться не может».

Подобно Аристарху, драматург любил поговорить о рыбе, особенно зимой, при встречах с петербургскими и московскими друзьями. Дочь его приятеля Ф. А. Бурдина писала: «Он был большой рыболов. Я любила, притаясь, слушать его рассказы о том, как он ловил рыбу нынче летом. Помню, что меня очень удивляло, что, по его словам, судак очень робкая рыба… Говорил он также и о том, что этим летом язики и шилишперы почему-то не шли на червяка, а предпочитали живца, а что «на донную» он наловил много щук и окуней, «Рыба хитра, но человек премудр, – говорил он, – и всегда сумеет перехитрить рыбу».

Конечно, на практике подобная сентенция сбывалась не всегда. «Ездили на омут, под мельницу, ловить на живцов рыбу, – записал в 1870 году в дневнике Н. А. Дубровский, – но ничего не поймали, хотя ловили на пять удочек». Такие конфузы, однако, случались редко. Писатель С. В. Максимов, не раз гостивший в Щелыкове у Островского, авторитетно свидетельствует: «У него, как у опытного и прославленного рыболова, что ни занос уды, то и клев рыбы – обычно щурят – в омуте речки перед мельничной запрудой, и в таком количестве при всякой ловле, что довольно было на целый ужин». А ведь «рыболовный университет» драматург проходил именно на щелыковской мельнице!

На омуте Островский ловил рыбу обычно с лодки, которую пригонял сверху, от купальни под усадьбой, и привязывал к кольцу в стене мельницы. Но с возрастом долгое сидение в неустойчивой лодке стало-таки его утомлять, и он перешел с удочками на опоясавшую мельницу галерею. Стоять часами драматург тоже не мог – у него болели ноги, застуженные когда-то на похоронах Гоголя, и для него поставили на галерее специальное кресло. Это кресло, с овальной спинкой, подлокотниками и круглым сидением из полосок мягкого рессорного железа, сделали Островскому по его рисунку в конце 1870-х годов здесь же в кузнице. Удобно сидя в нем и забрасывая сверху удочку, Александр Николаевич подчас терял представление о времени, рано выйдя из дома, мог не вернуться к завтраку. Тогда к нему из усадьбы снаряжали посыльного с закуской. Сидение на реке с удочками действовало на Островского исключительно благотворно. «И меня, – писал он в 1880 году, – рыбная ловля и вообще деревня всегда значительно поправляет». Характерно, что при любом исходе рыбалки драматург приходил в благодушное настроение и никогда не сердился на неумелых партнеров. Так, секретарь драматурга Н. А. Кропачев впервые побывал в Щелыкове в августе 1881 года. «Мы вдвоем тогда удили с лодки рыбу, – вспоминал он. – Рыба брала плохо. Александр Николаевич поймал несколько штук плотвы (по-местному – сорога) вершков на пять-шесть, а я одного пескаря. Вообще мне не везло; шелковая леса моей удочки то сматывалась узлами, то захлестывалась в густую осоку или водоросли, что очень не нравилось Александру Николаевичу, и он добродушно ворчал на меня:

– Ну, вот, всю рыбу распугал. Лови тут!

– Незадача! – оправдывался я. – Зато утром каких голавликов штук десять наловил, ростом с вашу плотву.

Александр Николаевич молча улыбался».

На рыбалке тем не менее Островский не сосредоточивал все внимание только на поплавках – когда клев был плохой, он был не прочь поговорить, послушать что-нибудь любопытное. Это в свое время описал известный актер Михаил Провович Садовский:

Кабинет писателя

«В конце семидесятых годов в один из моих приездов к Александру Николаевичу в Щелыково мы, по обыкновению, сидели с ним около мельницы с удочками: рыба не клевала; Александр Николаевич был скучен; желая его развлечь, я принялся болтать всякий вздор и как-то незаметно перешел к рассказу о том, как некоторый бедный человек от нужды поступил в дикие. Пока я фантазировал на все лады, Александр Николаевич не спускал с меня своих ласково-смеющихся глаз, и, когда я кончил фантастическое повествование, он взял с меня слово непременно написать этот рассказ».

Но и для творческого процесса самого Островского рыбная ловля на щелыковской мельнице имела значение далеко не маловажное. Об этом красочно повествует его брат Петр Николаевич Островский, ближайший литературный советник и помощник драматурга: «У брата ничего подобного не было – никакой записной книжки, никаких заметок… Сюжет, сценарий, действующие лица, их язык – все сидело полностью внутри до самого написания пьесы… Весь этот важнейший подготовительный процесс задуманной пьесы протекал обыкновенно у Александра Николаевича во время летнего отдыха в его любимом Щелыкове. Там, пока Александр Николаевич часами сидел на берегу реки, с удочкой в руке, пьеса вынашивалась, тщательно обдумывалась и передумывались ее мельчайшие подробности… Сижу я как-то раз возле него на траве, читаю что-то – вижу, сильно хмурится мой Александр Николаевич.

– Ну, что, – спрашиваю, – как пьеса?

– Да что, пьеса почти готова… да вот концы не сходятся! – отвечает он, вздыхая».

Здесь, у тихого омута, вероятно, обдумывались и «Лес», и «Волки и овцы», и «Бесприданница» – все пьесы, над которыми Островский работал в Щелыкове. Иногда он с рыбалки, занеся в чулан удочки, проходил прямо в кабинет и склонялся над бумагой…

Ныне вместо глубокого омута на месте бывшей мельницы Тарасихи разлилась мелкая заводь. Плотина перенесена ниже по течению и ничем не напоминает старую. И только большой мельничный жернов на островке, хорошо видимый летом с дороги, обозначает место, где долгие часы сидел с удочкой в руках, размышляя над своими пьесами, драматург Островский.

Лобаново, что на Сендеге, – деревушка небольшая. И то в последние десятилетия выросла она вдвое за счет московских дачников, которые облюбовали для отдыха это красивое место, а при Островских Лобановка, как они чаще именовали селение, насчитывала всего восемь изб. От нее до Щелыкова ровно верста, и все полем. Нынче поле называется «Лобановским», обрабатывается соседним колхозом, и объездная дорога к Дому творчества делит его пополам. А в прошлом веке поле принадлежало Островским, и проселочные дороги расчленяли его на три части. Часть поля засевалась зерновыми, другая – травами или горохом, а последняя треть сдавалась в аренду лобановским крестьянам.